шуточки про Париж

[faith_fatal]

зацените маркетинговый ход не знаю, зачем это здесь, но не могла не поделиться этим wtf постиком)

@темы: реклама, новая серия

---

Трэвис

[Ли Шеннон Кристи]

@темы: Трэвис Фиммел

---

[Era Angel]

ну и я свои рукожопные порисульки вброшу
эти двое выжрали мне сердце чайной ложечкой, короч. я не могла уже это терпеть, так что пришлось... короче, имеем то, что имеем.
наверняка недоделано, но мне надоело с ними возиться

palette of anger and tenderness by EraOfAngels on DeviantArt

@темы: арты, творчество, слеш, Рагнар, Ательстан, Рагнар/Ательстан

---

Последний дневник...

[Era Angel]

@темы: видео, спойлеры, Ательстан

---

Промо к оставшейся части сезона

[Era Angel]

@темы: видео, спойлеры, промо

---

Тревис, такой Тревис)

[tactic]

Момент из 3 сезона

Вопрос: Присудить Тревису звание "Отец года"?

1. Да		9	(26.47%)
2. Разумеется		14	(41.18%)
3. Увиденного не разувидеть, так что да		11	(32.35%)
Всего:		34

@темы: видео, Рагнар

---

Рагнара трэд! Трэвиса пост!

[Era Angel]

пост любви к Трэвису и трибьют Рагнару
(3 сезон)







отсюда

@темы: гифы, Трэвис Фиммел, Рагнар

---

Vikings episode 8 preview

[faith_fatal]

Вы видали? Fury of a patient man! Лагерта таки себя все ж покажет, и про Рагнара что-то намекают, как вам?

@темы: промо, обсуждение, Рагнар, Лагерта, новая серия, Ролло

---

3x01 Ragnar/Athelstan Extended Scene.

[Varulv]

Наверное все уже видели тыщу раз. Я нет - и не знаю теперь как себя не убить об стенку! Сказка была, оказывается, явью!!... Не приснилось, не причудилось.
Етот канон каноннее стать не сможет, т.к. был прописан!
Нам просто всего не додали.. holy f*ck. Ну или в той версии, что я скачал.. мдаа

- 'Так может все же threesome сегодня вечером? Согласишься нa етот раз?'
- 'Ehh..hee.. uhm...' *smirk*
***
- 'Go get warm..' так, подожди, дай за зад сначала подержать

Тумба: tmblr.co/ZL1kot1e2R8qz
ФБ: www.facebook.com/video.php?v=550751511695218

Если уже было, убейте пост, админы
Или допоможить вставить видео как следует, не получается :[

@темы: слеш, Рагнар, Ательстан, Extended Scene, ragnalstan, athelnar, ragnar x athelstan, threesome

---

[Era Angel]

X

@темы: арты, творчество, Рагнар, Ательстан, Рагнар/Ательстан

---

Vikings: Season 3, Episode 7 - "Paris"

[Era Angel]

Обсуждаем!

запись создана: 03.04.2015 в 14:27

@темы: видео, спойлеры, промо, обсуждение, новая серия

---

для слешеров ;)

[Sheridan]

Вроде не было здесь еще именно этого видео.
во первых песня, как будто для них создана, уже две недели только ее и слушаю, и, и...
Это так прекрасно

@темы: видео, клипы, слеш, Рагнар/Ательстан

---

Sneak-peek к седьмой серии

[Era Angel]

www.etonline.com/tv/161965_vikings_sneak_peek_r...

РАССКАЖИТЕ МНЕ О СИМВОЛИЗМЕ ЭТОЙ СЦЕНЫ

от меня

-...perhaps one of the last remaining men he could trust.
маленькая поправочка - THE LAST. без всяких one of.

++++ nerdreactor.com/2015/03/31/vikings-paris-new-st...

PS: простите за дерьмовое качество. просто очень хотелось добавить именно видео, а не только ссылку, поэтому пришлось записывать самой с сайта хистори.

UPD: добавила еще ссылку на сайтик с двумя сниками.

запись создана: 31.03.2015 в 23:02

@темы: видео, спойлеры, промо, обсуждение, Рагнар, Флоки, новая серия

---

FanVid - Athelstan & Ragnar | I Ache From Your Loss (Vikings)

[Era Angel]

с днем юмора, блд...Athelstan & Ragnar | I Ache From Your Loss (Vikings)

@темы: видео, спойлеры, клипы, Рагнар/Ательстан

---

Стадия "Смирение"

[Era Angel]

Оговорюсь сразу: этот пост предназначается тем, кто уже прошел самые болезненные стадии совладания со стрессом и горем. Тем же, кто всё еще ищет и находит избавление в гневе или отчаянии, читать не рекомендую. Потому что на гнев и отчаяние вы имеете священное право, и я не хотела бы отнимать у вас эту важную ступень на пути к примирению с фактом.

Я уверена, что сама еще не один раз обернусь по всему кругу "отрицание-гнев-торг-депрессия-смирение", потому что смотреть сезон до конца я буду в любом случае (кроме одного, о котором чуть позже).

А теперь, если вы готовы к этому, то предлагаю вам свой вариант преодоления боли.

Я долго и мучительно думала над тем, как, почему и зачем всё это произошло. Мне хотелось обвинить и оправдать поочередно всех, но потом я поняла, что не нужно никого оправдывать. И вина тоже уходит на десятый план. Потому что есть такие сериалы, которые порой в чём-то, в каких-то деталях, слишком мелких, но самых важных, пишут себя сами: через интуитивное понимание и эмоции тех, кто проживает жизни персонажей на экране: актеров, режиссеров и операторов. Именно они наполняют текст сценария живой искренностью и вкладывают свои чувства в то, что осознают чем-то глубоким, внутри, возможно, далеким от рационального сознания.

Можно сколько угодно обвинять Хёрста в том, что он идет на поводу у гомофобной публики, но это не имеет значения. (До тех пор, пока он не сделает нового персонажа-представителя христианства подле Рагнара в четвертом сезоне - женщиной и они не влюбятся. И это то самое единственное "кроме". Это будет подло и жестоко).

Да, я шиппер, и многие сказали бы, что я сужу о событиях сериала предвзято и однобоко. Даже не буду посылать тех, кто так скажет, по всем известному маршруту, потому что этот мой пост как раз о совершенно противоположном образе мышления.

Посмотрев последний "Дневник Ательстана", я, наконец, заметила, что только Рагнар в его дневнике нарисован дважды. Наверняка Рагнара он рисовал чаще всего. И даже не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять - почему. Рагнар был его семьей. Да, Лагерта, Ролло, Аслауг и дети - тоже. Но Рагнар - больше всех прочих. Не хочу использовать столь тривиальное слово, но именно слово soulmates лучше и полнее прочих отражает то, что было между ними. Есть между ними. Будет всегда, потому что soulmates never die (с).

А еще Ательстан потрясающе талантлив!
И да, они убили единственного талантливого персонажа другим единственно талантливым персонажем во всем сериале.
Сейчас мне кажется, что в своей глубине, социальной и культурной вообще, это гениальный сюжетный ход!
Кроме прочих, в этом содержится важная проблема человеческой культуры во все времена, и искусства - в частности:
- победит то искусство, которое окажется более жестоким и приспособленным к яростным условиям бытия, но след в истории до конца времен оставит то, которое изображало бессмертные души!

Ательстан в своих рисунках, в этих портретах, раскрывал души людей.

Просто, понимаете, это такое личное! Для меня - это всё слишком личное. Потому что в Ательстане я слишком часто узнавала себя: от любви и веры - до стремлений и искусства.

Его "инаковость" и как он с ней справлялся в среде жестких фундаменталистов, и как влиял на них, как изменял их взгляды, какими путями и методами - это то, что делает Ательстана таким неповторимым.

Рагнар был одним из таких фундаменталистов, но видел главное, только Рагнар всегда видел суть человеческого пребывания на этой земле. Благодаря Ательстану он, наконец, нашел подход к этой сути. Мироздание послало ему Ательстана в самом начале пути! И дело не в том, чтобы угодить богам, быть самым страшным или богатым, иметь много жен и подчиненных, править всеми от горизонта до горизонта - безраздельно. Это всё пыль и прах по сравнению с главным - обретением знания о бесконечной вариативности всего этого мироздания.

Я теперь подобралась к пониманию того, что Ательстан умер именно в этот момент, потому что только сейчас Рагнар стал окончательно готов к тому, что произойдет дальше, готов измениться - и для запуска этих перемен Рагнару нужна такая "жертва" - самая страшная из всех и абсолютно бесценная. Не он должен ее принести, не он должен ее желать. Только Ательстан - как самопожертвование. Рагнар, наверняка, еще долго не сможет смириться с этим, и я понимаю его, потому что большей боли, чем та, которая остаётся от незаживающей раны в сердце, - быть не может.

И Ательстан тоже только сейчас окончательно стал готов к тому, чтобы примирить свою жажду со своей верой в сердце. Он понял, что Бог не накажет его, что Бог любит его, потому что Ательстан верил в иного бога, чем многие из христиан. И по сути своей за всю свою жизнь Ательстан не сделал ничего неправильного. Даже убийства, удовольствие и любовь к Рагнару не отвратили его от Бога, а Бога - от Ательстана. Ведь всё это было очень человеческим, очень живым и истинным.
Ательстан понял, наконец, что всё, что он делал, не противоречило правилам Бога, в которого верил ИМЕННО он. Всё, что он делал, он делал из любви к Рагнару и его семье. Без ревности и желания угодить "кому-то там", а только из любви, из которой соткан сам Господь. Разве может любовь, столь искренняя, построенная на абсолютном доверии и принятии, быть злом? Ведь она абсолютно во всём сродна любви божественной и любви, которая больше богов.

И сейчас я очень надеюсь, что такой персонаж, как Ательстан, появится в массовой культуре еще не один раз!!! Потому что это гениальный персонаж! И уже сейчас, сегодня - НЕМЕДЛЕННО - нам нужно, чтобы представления такого набора качеств, как в Ательстане, было больше в медиа. Еще больше!
Ведь толерантность и любовь, синтез религий, наук и философии - это то, что нам необходимо, иначе мы рухнем в пропасть снова, а потом опять будем долго и болезненно из нее выбираться.

Важно, чтобы люди наблюдали за тем, как развивается культура, не для хлеба и зрелищ, а для того, чтобы ДУМАТЬ и ПОНИМАТЬ.

Download Placebo Soulmates for free from pleer.com

...
It seems it's written
But we can't read between the line
...

This one world vision
Turns us in to compromise
What good's religion
When it's each other we despise
Damn the government
Damn their killing
Damn their lies

Hush
It's okay
Dry your eye
...
Soulmate dry your eye
...
Cause soulmates never die

@темы: спойлеры, обсуждение, Рагнар, Ательстан, новая серия

---

[Wargunsrock_n_roll]

извините, но можно я просто оставлю это здесь? ибо это больно, но прекрасно

@темы: видео, клипы, Ательстан, Рагнар/Ательстан

---

[Wargunsrock_n_roll]

Название: Lovespell (Заклинание на любовь)
Автор:  Wargunsrock_n_roll
Бета:  their-law
Размер: макси (22 070 слов)
Пейринг: Рагнар/Ательстан, Ательстан/Тири
Категория: слэш, гет
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: много-много юста
Саммари: Зверь, демон, безжалостный варвар, хозяин, друг, соратник или нечто большее?.. Ательстан постепенно узнаёт Рагнара Лодброка и пытается разобраться, кто для него этот человек.
Дисклеймер: Не претендую ни на что. Просто извращаюсь как могу.
Посвящение: Моей прекрасной бете Марии Сергеевне.
Примечания автора: Честно говоря, я очень сомневаюсь в этом тексте. Особенно теперь, после всех этих событий и вчерашнего треша, устроенного для всего фандома. Однако если кому-то это придётся по душе и упасибоже понравится — буду откровенно рада.
А вообще всё скучно — я долго и нудно, перечисляя события всех сезонов, буду рассказывать, почему Ательстан воспылал страстью к Рагнару и что из этого получилось. Повествование ведётся исходя из факта, что мужеложство для викингов под запретом и даже больше — табу.
Саунд к тексту: музыка к самой последней сцене в доме Ательстана


Download Bring Me The Horizon Deathbeds for free from pleer.com

рискнём?

Страх.

Он пришёл к нему той самой ночью, когда ветер бесновался, выл и, как обезумевший от полной луны зверь, кидался на стены монастыря, пока дождь хлестал по закрытым ставням, ручьями стекал по лицам мучеников на высоких разноцветных витражах, а громовые раскаты сотрясали небеса, разверзнув их над святой обителью.

Пришёл в тот самый момент, когда поверх бритых голов своих братьев Ательстан увидел в проёме окна яркие всполохи молний, вспарывающие своими остриями чернильные тучи и сложившийся из облаков знак — силуэт Зверя, который причудливо осветился в ночной темноте изломанными огненными линиями.

В тот самый момент Ательстан знал, что кара последует совсем скоро, знал, что неотвратимое зло неминуемо, и сказал об этом отцу-настоятелю. Но тот ему не поверил.

— Они прибыли, — с животным ужасом кричал брат-послушник уже следующим утром, когда в испачканной песком и водорослями мокрой рясе бежал по двору церкви. — Они прибыли: ад и все его демоны, — всё повторял он.

Но монах ошибался.

Настоящим демоном из всех тех, что сошёл в тот день на берег, был только один.

Тот, кто схватил безоружного Ательстана и приставил к его горлу нож, пока смотрел сверху вниз своими прозрачными, точно волчьими глазами, а спустя мгновение спас, закрыв собой и став на пути собственного брата.

Тот, кто ловко балансировал на борту рассекающего волны драккара, любовно обхватив крепкой рукой оскаленную пасть деревянного чудовища, и спокойно смотрел, как окоченевшие тела мёртвых братьев-монахов, жрецов чужого бога, выбрасывают за борт его же соплеменники.

Тот, кто без сожаления и вины вырезал весь монастырь, ограбил храм Господень, безбожно уничтожив все его святыни — а потом отдал свою часть добычи в обмен на спасение жизни испуганного бесполезного священника.

Тот, кто опоил другого с желанием коварно выведать всё о далёкой стране и напасть на её беззащитных жителей, уничтожая и грабя — и в тот же день срезал унизительные рабские путы с чужой шеи, освобождая.

Человек, который радушно принял невинного монаха в свой дом и этой же ночью беззастенчиво предложил разделить ложе с ним и собственной женой, хрипло шепча на ухо: «Бог не узнает», а в ответ на отказ ушёл, оставив за собой терпкий запах пота, мускуса и шлейф жгучей похоти, которая заставила бы чресла даже самого непорочного из праведников затвердеть и пылать от неудовлетворённого голода.

Так что если у тьмы и есть лицо, если, как гласит пророчество, она существует, то не имеет семь голов и десять рогов, как сказано в писании.

Нет.

Хоть и вышла она так же из пучины морской, но у этой тьмы иной облик.

С лазурными, подобными чистоте небес или глубине безмятежных вод, глазами.

Тонкими, правильными, невозможно благородными чертами.

Ясной задорной улыбкой, обнажающей белоснежные, острые, как у дикого зверя, зубы.

И низким, бархатным, с сиплой хрипотцой, опутывающим разум подобно заклинанию, голосом.

И если дьявол есть, если он покинул свой трон в горящей вечным пламенем преисподней и взошёл на эту землю, если сатана таков, каким рисует его священное писание — когда-то совершенство, полное мудрости, красоты и величия, но на самом деле искуситель, соблазнитель душ, сам лукавый и суть есть дракон, толкающий несчастных заблудших на путь духовной гибели… то Ательстан знает, где найти его и каково его истинное обличье.

У Зверя есть имя.

У Зверя есть лицо.

Лицо Рагнара Лодброка.

***

Сбежать. Уйти прочь куда глаза глядят. Подальше от этих диких, жестоких, страшных людей с их поистине варварскими законами.

Эта мысль преследует Ательстана и днём и ночью.

Язычники — вот кем они были и кем наверняка останутся во веки веков, не изменяя своей чудовищной сущности. И даже если что-то и может изменить их, повлиять на их звериную натуру, то уж точно не одинокий слабый монах в одночасье потерявший дом, братьев, свободу и власть над собственной жизнью.

Единственное, что у него не отняли, так это его веру, и даже она подвергается испытанию каждый день, что проводит Ательстан на этой грешной земле.

Его вера, когда-то такая чистая, яркая и непоколебимая, здесь как будто бы тает — медленно и неотвратимо. Становится чем-то неуловимым, тонким, далёким и призрачным, подобно дымке над озером в рассветный час или огню, который обречён на верную погибель, если его не подпитывать. Даже неизменный атрибут любого монаха — выбритая на макушке тонзура постепенно зарастает чёрным ёжиком волос, напоминая Ательстану, что здесь он не человек божий, а просто мужчина, пленник, захваченный в бою трофей.

Он должен быть рад тому, что спасся, но почему-то не чувствует благодарности за то, что Рагнар пощадил его.

Он остро чувствует другое — что все нити, всё то, что связывает его с родной Англией и собственной сущностью, в нём неуклонно рвётся, пытается измениться и, как и любое существо, приспособиться к новому миру в отчаянном желании выжить.

Именно поэтому он не может сдержать постыдных слёз, в жесте отчаяния ищет нож и снова, и снова, до содранной кожи скребёт им голову, стараясь сбрить отросшие волосы, вернуть то, что всегда принадлежало ему по праву данных им обетов невинности и послушания. Потому что оставшееся кольцо тёмных кудрей вокруг тонзуры призвано ежедневно напоминать Ательстану, как и каждому священнику, о терновом венце, надетом на Христа перед распятием, и таким образом соединять его со Спасителем.

Но нож не так остёр, как бритва, испытываемая боль слишком жгучая, а порезы кровоточат слишком сильно, чтобы не сломить упорство Ательстана. Тем более этот варвар, его хозяин, умеет выглядеть убедительным, когда говорит хрипло, насмешливо и невозмутимо: «Ты уверен, что твой Бог смотрит на тебя сейчас? Может быть, он от тебя уже отвернулся?»

Допустить такую мысль ужасней всего — это значит потерять любую надежду.

И, главное, нельзя верить Рагнару Лодброку. Любым его словам.

Вот только Ательстан отчего-то верит, когда тот с радушием кормит его, поит брагой и уважительно называет гостем. Верит ласке в его голосе и доброте, с которой Рагнар расспрашивает об Англии.

— Ты научишь меня своему языку, священник? — говорит он вкрадчиво, наклонившись над своим кубком, медленно отпивая из него и заглядывая снизу вверх Ательстану в глаза.

Говорит с сомнением и просительно — так, как будто простой раб может отказать ему.

Как будто у него есть выбор.

Ательстану это нравится. В какой-то мере ему льстит внимание и неподдельный интерес этого грубого северянина к обычаям чужой страны, её нравам и быту. И к единому Богу, которого проповедует Ательстан. На миг даже закрадывается мысль, что, возможно, Рагнар сможет обратиться в иную веру, отринуть своих языческих богов, и тогда все страдания, вся пережитая боль и смерть братьев обретут какой-то смысл и высшее предназначение. Тогда это было бы оправданно, и в душе Ательстана снова воцарилось бы хотя бы какое-то подобие мира.

Но когда открывается правда, Ательстану становится горше во сто крат и ему нестерпимо стыдно.

Рагнар обманул. Узнал от него всё, что хотел, а узнал затем, чтобы пойти в новый поход, напасть, убить и разграбить очередной город в когда-то далёкой и недоступной для этих дикарей Англии.

Вина жжёт молодого священника калёным железом.

Особенно тогда, когда Рагнар, дёргая затянутую на шее петлёй верёвку, ведёт его по деревне мимо подвешенных, словно выпотрошенная рыба, братьев. Ательстан смотрит на них, а видит других людей, которые сейчас мирно спят в своих постелях, но вскоре также умрут, и ему кажется, что в нём ломается последнее.

Та самая капля переполняет чашу, и он больше не может так.

Он восстаёт, подавляя отчаянно кричащий где-то глубоко инстинкт самосохранения, и понимает, что должно за этим последовать.

Он понимает, что готов. Здесь и сейчас.

Он это заслужил.

И когда Ательстан стоит на коленях в грязи и пыли посреди главной площади, а ненасытная сталь почти с нежностью касается холодным поцелуем его шеи, царапая подбородок, он почти ждёт этого. Ждёт и надеется, что всё закончится быстро.

Но Рагнар лишь смотрит на него спокойным мудрым взглядом, перерезает верёвку, усмехается и уходит в ночь.

В первое мгновение Ательстан растерян. Его накрывает волной облегчения, он не может этого скрыть ни от Рагнара, ни от самого себя, но в то же время он не понимает, что только что произошло. Ведь Рагнар получил от наивного священника то, что ему было нужно, так зачем он снова подарил ему жизнь?

Ответ неизвестен. Ни Ательстану, ни, он уверен, самому Рагнару.

И всё, что остаётся, это подняться с колен, закинуть на спину пожитки своего хозяина и последовать за ним.

Сбежать…

Но куда?

Сейчас Ательстан как никогда понимает глупость и абсурдность этой затеи.

Ему некуда идти и некуда бежать.

Теперь его дом — это дом Рагнара Лодброка.

***

— Нельзя ставить раба выше меня, твоего родного сына! — вскакивает со скамьи и возмущается Бьорн.

Он злится, что Ательстана оставили главным в отсутствие родителей, но под взглядом отца снова послушно садится на место.

— Я не считаю его рабом. Он надёжный человек, — говорит Рагнар, но слова эти не подкупают Ательстана.

Он уверен, что нет.

— Прошу, не надо, — умоляет он.

Но разве кто переубедит Рагнара, когда тот уже принял решение?

Они отправляются в поход вместе с Лагертой, женой и верной соратницей, а Ательстану не остаётся ничего другого как делать то, что наказала ему Лагерта, — заботиться о доме и защищать её детей, кормить скот и чистить хлев, уж это у него получается лучше всего.

О том, где сейчас их родители и что они делают, Ательстан предпочитает не думать. Даже отказывает Бьорну и Гиде идти в Каттегат, чтобы те быстрее увидели отца.

Ательстан просто делает свою работу. Каждый день, как рутину, снова и снова, а ночами достаёт сохранённую ещё с монастыря Библию и читает её, стараясь найти в привычных словах прежнее душевное успокоение.

Но если бы всё было так просто.

Кажется, Господь покинул его, иначе почему Ательстан здесь, среди этих язычников, пока Рагнар со своими соплеменниками грабит христианские церкви? Почему позволил погибнуть всем братьям-монахам и отдал их храм на разграбление? И действительно, почему позволил другим христианам, своим прихожанам, наполнить его серебром, золотом и драгоценными камнями, сделав привлекательным для таких людей, как Рагнар и ему подобные, если сам Господь не от мира сего и царствие его небесное, а не земное с его соблазнами и благами?

И что же в итоге остаётся Ательстану? Снова молиться, держа в руках заветную, спрятанную под кроватью Библию?

Да, он может молиться, но сколько бы ни старался — Бог не отвечает. Нет ни знаков, ни знамений, ни предвестий.

Ничего.

Неужели это действительно воля самого Всевышнего, что его последователь, его верный слуга — тут, в плену у язычников, совсем один? Один. И таким останется до тех пор, пока не вернётся Рагнар.

Одиночество коварно именно тем, что способно разрушать самые твёрдые устои и самые крепкие узы…

Ательстан среди ночи будит Бьорна и говорит, что они отправятся в Каттегат. Завтра. Все вместе.

Он убеждён, что делает это только из опасения за жизнь детей и потому, что в случае их потери Лагерта сделает с ним вещи, о которых лучше и не думать.

***

Рагнар возвращается. С триумфом, богатой добычей и сундуками, полными английского серебра.

Но кто бы в этом сомневался? Уж точно не Ательстан, особенно теперь, когда он немного узнал характер и повадки этого неудержимого и яростного воина.

На пиру по случаю возвращения царит веселье.

Все танцуют, поют и травят обычные для воинов байки, перебивая друг друга и добавляя к историям всё новые и новые подробности. Брага льётся рекой, разговоры не умолкают, шутки становятся всё откровенней, а хохот и пение более громким и нестройным. Топот лихо отплясывающих ног приглушает голоса, но он не способен перекрыть собой лязг оружия и звон стремительно пустеющей посуды и кубков. Огонь в очагах разгорается всё сильнее, всполохами отражается на улыбчивых счастливых лицах и стайками искр время от времени взметается ввысь, к самому потолку.

Ательстан тоже здесь. Сидит в одном кругу с варварами, словно он один из них.

Есть, пьёт, разговаривает и улыбается.

Чувство, которое возникает при этом где-то глубоко-глубоко в его груди, мятежное, пугающее и до безумия странное.

Как будто он снова среди равных, среди одного большого единого братства.

Только на этот раз дикого, бесшабашного, хмельного и смертельно опасного, как стая вечно голодных прожорливых волков, всегда готовых убивать.

— Выпьешь со мной, священник? — на плечо Ательстана ложится большая ладонь.

Рагнар протягивает ему угощение и смотрит как обычно — лениво и слегка насмешливо.

Опасаться подвоха определённо поздно, поэтому Ательстан пожимает плечом и принимает наполненный брагой рог из чужих рук.

— Конечно.

Под пристальным взглядом Рагнара он выпивает добрую его половину, прежде чем слышит:

— Спасибо, что позаботился о моих детях.

Благодарность в голосе Рагнара кажется неподдельной, и он тут же добавляет:

— Ты добрый христианин.

Северянин смотрит на монаха своими ярко-голубыми глазами, к синеве которых Ательстан пока так и не смог привыкнуть, — и не понять, то ли Рагнар действительно искренен, то ли издевается над ним. Однако слова эти, после всего, что было сказано и совершено, вызывают у Ательстана чувство безудержного, сумасшедшего веселья.

Того, которое пьянит кровь почище любого вина и возникает в момент особо острой опасности, появляясь в преддверии самых болезненных падений. Гранича с потерей контроля над собой и паникой.

Поэтому губы Ательстана сами складываются в бессмысленную болезненную улыбку, а кубок с остатками его содержимого он осушает в один присест.

И не только этот.

***

Они снова возвращаются в дом Рагнара, к обычной для его хозяина жизни.

Ательстан всё так же помогает по дому, занимается хозяйством и смотрит за детьми. Он сидит за одним столом со своими хозяевами, как будто он не пленник, но часть этой семьи. У него есть своё место, свой угол, верёвки не связывают его горло или руки и, кажется, он начинает совсем запутываться, кто он и каково его настоящее положение в этом доме.

— Я всё ещё твой раб? — решается Ательстан в какой-то момент спросить об этом.

Рагнар лежит на просторном ложе, лениво раскинувшись на нём и подогнув под голову одну руку, а другой держит вяленую рыбу.

— А не всё ли равно? — равнодушно отвечает он, отхватывая от неё зубами добрый кусок.

— Нет, — вскидывается Ательстан. — Потому что в вашем мире раб — хуже, чем пёс.

— Что ж, так уж у нас заведено, — пожимает плечом Рагнар. — К тем, кого мы захватили в бою, мы относимся иначе. Но таковы наши законы.

— Законы, по которым раба можно забить до смерти, а рабыню подвергнуть насилию и никто не понесёт за это наказания? — настойчиво продолжает Ательстан.

Рагнар молчит, испытующе смотрит на него, а потом отворачивается к горящей неподалёку свече и подозрительно спокойно спрашивает:

— Разве я отношусь к тебе, как к собаке?

— Нет, ты очень добр… но я хочу быть свободным человеком.

Какое-то время Рагнар не отвечает, а лишь играет с пламенем горящей свечи: проводит пальцами над тонким язычком огня, словно лаская его своими грубыми, но ловкими пальцами.

Потом снова поворачивается и хитро ухмыляется, щуря свои светлые глаза, прежде чем многозначительно вскинуть обращённую к Ательстану бровь.

— А может, ты опасаешься, что тебя могут принудить разделить с кем-то ложе?

Мысли об этом смущают Ательстана настолько, что заставляют потерять последние остатки воздуха и задохнуться от стыда.

— Да не волнуйся ты, — ухмыляется Рагнар, как сытый кот. — Лагерта вряд ли заинтересуется таким, как ты. Тем более у неё в распоряжении есть более зрелый муж, способный удовлетворить её аппетиты.

Он хищно скалится, когда видит, как медленно, но верно щеки Ательстана окрашиваются лихорадочным румянцем.

— Я и не думал об этом… — растерянно шепчет он.

— А жар твоего лица говорит мне об ином, священник, — последнее Рагнар произносит с нажимом и особым издевательством в голосе. — Признайся, часто вспоминаешь ту ночь?

Ательстан и правда вспоминал, много раз, и думал о том, что случилось, или вернее не случилось, но сказать об этом его не заставит ничто, даже угроза вечных мук в адском пекле.

— Нет. Конечно же нет, — спешит отрицать он. — Я и не думал, что в вашем мире подобного мне может желать в своей постели такая, как Лагерта.

Плавным и хищным движением Рагнар соскальзывает с постели и подаётся навстречу Ательстану. Рывком поднимает на него взгляд и смотрит так, что у того невольно вспыхивает шальная, совершенно безумная мысль.

А Лагерта ли?

— Хватит говорить «в вашем мире», — резко и непривычно грубо вдруг бросает Рагнар. — Ты теперь живёшь здесь, здесь и останешься.

Впервые он глядит на Ательстана холодно и жёстко, и привычная безмятежная синева в его глазах обращается в лёд.

— Это твой мир. Пора привыкать.

Он злобно бросает кусок недоеденной рыбы куда-то в угол и уходит, хлопнув за собой дверью.

***

В полдень деревня, как обычно, наполнена покоем и тихой дневной суетой. Старики развешивают сети, женщины стирают бельё и чистят рыбу, а дети мирно играют у воды или в песке.

И только когда раздаются испуганные нестройные крики, Ательстан замечает невдалеке ряд ощетинившихся оружием воинов.

Он знает, что бесполезен, знает, что всё, что он может — бессмысленно умереть под ударами меча, поэтому бежит в дом, стараясь укрыть в нём детей. Снаружи слышатся звуки смерти, и это не что иное, как бойня, ибо противостоять опытным воинам селяне не в силах. Ательстан понимает, что дружина ярла Харальдсона скоро доберётся и сюда, и обречённо смотрит на Лагерту, которая стоит впереди всех с мечом в руке.

А другой протягивает Ательстану топор.

Монах растерянно разглядывает потёртое древко с острым выгнутым лезвием и замирает, не зная, что делать. А потом переводит взгляд на испуганного Бьорна, смотрит в наполненные ужасом глаза Гиды, доверчиво льнущей к нему, и молча берёт оружие.

Он будет защищать эту семью. Даже если для этого потребуется причинить кому-то вред.

Похоже, что-то в Ательстане безвозвратно изменилось, ибо подобная мысль уже не кажется ему такой крамольной и ужасающей, как прежде. Рагнар прав: в этом мире правят иные законы и иные правила, значит, нужно им следовать. Здесь и сейчас Ательстан будет действовать и поступать как северянин, а что будет потом… он подумает об этом позже.

Наверно, именно поэтому он без сомнения бежит за Лагертой, прикрывая собой детей, а потом бросается в холодные воды реки, вытаскивая оттуда израненного, окровавленного и потерявшего сознание Рагнара.

Потому что спасает он не хозяина, но товарища.

Друга.

— Дева Мария, услышь меня. Не дай ему умереть! — с мольбой шепчет Ательстан, когда слышит мерзкий шипящий звук, пока Лагерта зажимает пальцами располосованный бок и прижигает его.

Вокруг раскалённого ножа взметаются тонкие завитки влажных испарений, по комнате плывёт сладковатый запах горелой плоти, и Ательстан лихорадочно молится, глядя на обескровленного и такого уязвимого сейчас Рагнара. Отчего-то ему очень важно, чтобы этот властный и жестокий человек выжил.

Они по очереди присматривают за ним — Ательстан, Лагерта, Флоки и его жена Хельга.

Рагнар приходит в себя не скоро, он ослаблен ранами, но всё равно легонько улыбается, видя перед собой сидящего Ательстана.

— Ты спас меня, священник, — пытается он привычно усмехнуться, но тут же кривится от пропитавшей каждую его частицу боли.

Ательстан предусмотрительно вытирает прохладной тряпицей его покрытое испариной лицо.

Сейчас ночь, все спят, и только снаружи шумит ветер, ударяя ветвями деревьев о стены дома, проскальзывая под широким порогом и тихо свистя сквозь плохо законопаченные щели.

— Молчи, тебе нужно беречь силы, — успокаивающе шепчет Ательстан, снова смачивая ткань водой и прикладывая её к пылающему лбу.

— Я плохо помню последние дни, — тихо продолжает Рагнар. — Но я помню, как тонул и как свет надо мной становился всё более тусклым. Я думал, что Фригг, ведающая судьбами, уже определила мою, но почувствовал чьи-то руки, которые взяли меня и потащили выше, отбирая у обхватившей меня своими пальцами голодной темноты. Они вернули меня, дали возможность ещё поучаствовать в битвах и с честью войти в Вальгаллу.

Ательстан молчит, обескураженный словами Рагнара и сквозящей в них искренней благодарностью. Между ними воцаряется тишина. Нарушают её только вой ветра да возня скребущихся под половицами мышей.

— Спасибо… Ательстан, — первый раз обращается к нему Рагнар по имени.

Утомлённо выдыхает, медленно закрывает глаза и снова проваливается в глубокий сон.

***

Выздоровление Рагнара идёт долго и тяжело.

Его раны плохо затягиваются, а запасы еды Флоки истощаются с каждым днём. Кажется, Флоки единственный, кого это мало волнует, однако Лагерта и Ательстан понимают, что для выздоровления Рагнару нужно не только больше пищи, но и покой вместе с надлежащим лечением.

Как назло, беда не приходит одна, и Торстейн приносит плохие новости — Ролло, единственный брат Рагнара, захвачен дружиной ярла и, скорее всего, в ближайшее время его казнят. Рагнару ещё тяжело ходить, он хромает, и ему приходится опираться о палку, чтобы держать равновесие, но никого не удивляет, что он безрассудно вызывает ярла Харальдсона на поединок.

Лагерта пытается отговорить мужа, но напрасно.

И когда она отворачивается от него, беспокойно переглядываясь с Ательстаном понимающими молчаливыми взглядами, он впервые за всё то время, что знает эту сильную и умную женщину, видит, как в её глазах скользит страх.

Этот страх передаётся и ему, когда они вместе стоят на главной площади, а посредине, в импровизированном кругу смерти, сражаются Рагнар и ярл Харальдсон. Острые когти невыносимой тревоги впиваются в сердце и держат мёртвой хваткой всё время, пока идёт бой, и Ательстану хочется верить, что это из-за того, что его жизнь тесно связана с жизнью Рагнара — и случись тому погибнуть, он последует за ним. Это было бы самым логичным и верным объяснением того, что Ательстан сейчас чувствует.

И только победа Рагнара заставляет его вздохнуть свободно, а страх отступить.

«Славься, ярл Рагнар!» — кричит жена поверженного ярла, и её голос тут же подхватывают остальные.

«Король умер. Да здравствует король!»

Некоторые вещи не меняются, где бы ты ни был — среди христиан с их просвещённостью и цивилизованностью или среди язычников, диких варваров, зарабатывающих на жизнь грабежом и разбоем.

Даже смерть у этих людей — забава, и кончину ярла они отмечают пышным праздником. Воины пьют, шумят и устраивают состязания в кулачных боях. Вокруг царит веселье и привычное для северян опрометчивое безрассудство. Хотя оно и понятно: там, где каждый день может отказаться последним, и для тех, кто живёт, постоянно балансируя на тонкой грани между миром живых и небытием, наслаждаться каждым мгновением жизни является самым естественным и правильным порядком вещей. Вот только Ательстан пока ещё никак не может к нему привыкнуть.

Как и к жестоким, необъяснимым для него ритуалам.

Он не может понять, зачем вождю нужны на том свете богатые подношения, оружие и сосуды с едой. Почему молодая наложница, совсем ещё девчонка, должна следовать за ним и более того — идёт на смерть добровольно, готовая умереть вместе со своим господином. И почему ярлу, человеку, который вырезал полдеревни и пытался убить самого Рагнара вместе с семьёй, тот устраивает богатые пышные похороны и против обычая щадит его близких.

Терпимость к своему врагу, признание его силы, справедливость, милосердие и неукоснительное следование собственным законам чести… Стоит признать, что всё же у северян есть нечто такое, что способно вызывать невольное уважение.

Ладья с телами ярла и его наложницы ещё ярко горит, медленно уплывая от берега в темноту подступающих сумерек, а все снова возвращаются в пиршественный зал, чтобы продолжить праздник: северяне пьют много, что немудрено с их задиристым взрывным характером да холодами, которые царят в этих землях большую часть года.

Хмельные разговоры, крики радости, женский смех и плеск разливаемой по кубкам браги наполняют это место спокойствием и уютом. Огонь в очагах почти угас, тлея то затухающими, то снова разгорающимися под порывами сквозняка углями, но всё ещё отдаёт тепло, неторопливыми волнами расплывающееся в окружающем людей воздухе.

Ательстан сидит в дальнем углу около небольшого очага, и то, что о нём сейчас все забыли, вполне его устраивает.

Его совсем разморило от количества выпитого за сегодняшний день, руки с трудом слушаются, а голова кажется пустой и одновременно очень тяжёлой. Перед глазами туман, и, как пёс, отряхивающийся от воды, он мотает ею, неуверенно покачиваясь и стараясь развеять окутавший его морок. Чтобы удержать равновесие, ему приходится откинуться назад и опереться спиной о стену… однако кто-то снова вкладывает в его ладонь полный рог, садится рядом и бесцеремонно кладёт локоть на плечо.

— Выпей со мной, Ательстан, — говорит Рагнар низким голосом, от которого бывшему монаху не по себе, а по телу бегают мурашки. — Боги были благосклонны к нам, и мы должны вознести им за это хвалу. Так, как мы это умеем.

Определённо Ательстан не до конца узнал обычаи северян, ибо чувствует в этих словах тайный подтекст, иной смысл, который ему не ведом.

— Хорошо, — соглашается он и немного отпивает из зажатого в пальцах рога.

Тяжесть чужой руки на плече становится сильней и настойчивей.

Рагнар смотрит долго и выжидающе, прежде чем в лихом жесте столкнуть их кубки и выпить свой до конца, одним махом, давая понять, что Ательстан должен сделать то же самое.

Обычаи дома, в котором тебя принимают, надо уважать, поэтому Ательстан уступает.

Брага тут же разливается по жилам горячей волной, отдаваясь внутри тяжёлой частой пульсацией.

— Ты много рассказывал мне о твоей вере, но так ничего и не сказал о Рагнарёке, — вдруг говорит Ательстан и сам удивляется собственной смелости.

Кажется, она является ещё одним побочным эффектом чрезмерных возлияний.

Рагнар недолго молчит, как будто раздумывает, а потом, не убирая локоть с плеча Ательстана, подсаживается ближе.

— Об этом мы не любим говорить, но я скажу, чтобы ты знал, — доверительно склоняется он к его уху. — Вельва, мёртвая провидица, возрождённая из могилы Одином, изрекла когда-то пророчество, что наступит день, в который волк Фенрир поглотит солнце, змей Ёрмунганд выплывет из морских глубин, а огненный великан Сурт выжжет своим пламенем землю, погружённую во тьму. С ними придёт Хель, повелительница мира мёртвых, и коварный Локи, который приведёт с собой первородных ледяных великанов. На эту великую битву, битву Тьмы и Света, выйдут Один, Тор, Хеймдалль и все верховные боги. Они сразятся с чудовищами и уничтожат их, но и сами падут при этом.

Ательстан вспоминает Библию, предсказания о появлении Зверя, о конце света и понимает, о чём говорит сейчас северянин.

— Это и будет день Рагнарёка — день гибели богов, — выдыхает он в висок Ательстану, почти касаясь тёмных коротких кудрей.

Его дыхание жёсткое и горячее, рука сильная и крепкая, и сквозь опьянение Ательстан особенно остро чувствует, как тепло огня, дурман хмеля и единенье мыслей горячим приливом растекается между ним и Рагнаром, даря ощущение доверительной близости.

— Ну а ты, ты веришь в предзнаменования? — спрашивает Рагнар.

— Да, я верю в знаки, — говорит Ательстан без сомнений. — Такой явился мне в чёрном, сияющем молниями небе в ночь перед тем, как мы встретились.

Ательстан не видит, но чувствует, как губы Рагнара складываются в улыбку.

— Должно быть, сам Тор предупредил тебя о моём появлении, — в словах северянина слышится шутливая издёвка.

— Хм, а мне казалось, твой покровитель — Один, — поддевает его Ательстан, не оставаясь в долгу.

Он поворачивает к Рагнару лицо и на его же манер лениво приподнимает тёмную бровь.

Рагнар хитро щурится, а потом хлопает его по плечу, запрокидывает голову и от души хохочет.

— Наша брага тебе явно на пользу! Она избавляет тебя от уныния и скучной покорности, — говорит он довольно, а потом добавляет: — Впрочем, мне без разницы, кто из богов это был, если он привёл меня к тебе.

Рагнар снова смотрит на Ательстана, долго и неотрывно, пока последние искры смеха медленно гаснут в его прозрачных глазах.

— На самом деле наши боги не столь сильно отличаются от нас. Они любят, ненавидят и на исходе времён они так же, как и мы, смертны, — говорит он, постепенно соскальзывая на хриплый шёпот. — Только они мудрее, сильнее и могущественней. А самым могущественным из них является Один — отец, предводитель, великий воин и маг. Его спутники — всезнающие вороны, мудрые, как величайшая из побед, и жадные волки, прожорливые, как сама война. Невидимый и неузнанный, он может путешествовать по всем мирам. Один велик и справедлив, он помогает благородным и достойнейшим… но у нас есть поверье, что во время самых тёмных бурь — такой, какая была в ту ночь, — он выходит на охоту. Дикую охоту. Вместе со свитой призрачных воинов-мертвецов и сворой чёрных псов, глаза которых горят огнём, он проносится по небу, собирая души встречающихся им людей. Молнии служат опорой диким всадникам, а ветер раздувает их плащи, и ничто не может остановить эту жатву. Любой, кто попался им на пути и посмел взглянуть в пустые глазницы дикого охотника, исчезает или умирает, но не это худшая участь, уготованная несчастному. Самое страшное — превратиться в загоняемого ими зверя и быть осуждённым вечно бежать в страхе, что чёрные псы настигнут тебя.

Ательстан поражён этим откровением. Он не может поверить, не может даже подумать о том, что такой человек, как Рагнар, способен испытывать что-то близкое к страху. Что той ночью сердце северянина так же часто и гулко билось, наблюдая обрушившуюся на землю стихию, как и сердце его самого.

— Я слышал… — он осторожно поправляется, — Флоки говорил, что ты видел Одина.

Рагнар испытующе смотрит на Ательстана, а потом медленно кивает головой в согласии.

— Да, я видел Одина. Видел, как он ходит по земле, собирает души павших воинов и возносит их в Вальгаллу. В его руке копьё, которым он указывает валькириям на выбранных воинов, а над головой кружат верные вороны — Хугин и Мунин. Они всевидящи и знают всё, что происходит среди смертных.

Ательстан хмурит брови, как будто что-то припоминая:

— Хугин означает «мыслящий», а Мунин — «помнящий», ведь так?

Рагнар снова одобрительно кивает.

— Да. Так.

Ательстан молчит.

Ему всё тяжелей сосредоточиться: алкоголь в крови делает её слишком горячей, а движения — отрывистыми, туман в голове застилает глаза, и реальность воспринимается как сквозь пелену, размазывая лица и тени.

Его взгляд рассеянно скользит вниз, по расслабленному лицу Рагнара, его мощной широкой шее, ещё ниже… и неожиданно останавливается.

Ательстан задумчиво смотрит перед собой, размышляя о простой мысли, которая только что пришла ему в голову.

— А какой ворон у тебя? Тот, что всегда около сердца.

Он не понимает, когда и как это случилось, но внезапно осознаёт, что накрывает своей ладонью летящего чёрного ворона на груди Рагнара.

Кожа куртки прохладная и скользкая на ощупь, словно масляная, а металлические кольца на ней тихо позвякивают, когда пальцы Ательстана случайно задевают их.

— А ты сам как думаешь? — после долгой паузы совсем тихо произносит Рагнар.

Ательстан знает ответ, он знал его ещё до того, как задать свой вопрос, тем не менее он молчит, застыв в каком-то странном оцепенении.

Ему кажется, что он совсем пьян и перестал владеть собственным телом, иначе зачем ему держать руку так долго, слушая еле различимые удары чужого сердца? Наверно, стоит всё же убрать, ибо за такую вольность по отношению к ярлу тот может и отсечь её.

Но Рагнар отчего-то не злится.

И не спешить убирать ладонь Ательстана.

***

Время — самое изменчивое и непостоянное, что может быть на земле. Вот только оно течёт тягуче и медленно, словно загустевшая патока, как тут же летит вперёд, подобно молодому необъезженному жеребцу, и недели, месяцы проносятся один за другим, сменяя череду дней и времена года.

Ательстан уже не замечает, что живёт здесь достаточно долго, и совсем привык к местному ритму жизни и обычаям. Как-то само собой случилось, что потихоньку, исподволь он принял их и что многие вещи, которые ранее он совсем не понимал, кажутся ему нормальными и почти естественными.

Рагнар теперь ярл, у него много забот и дел, и он часто в отлучках — встречается с другими ярлами, дабы наладить связи и упрочить своё положение, так что большую часть времени Ательстан проводит с Лагертой и детьми. Он не жалуется, ему нравится быть с ними рядом, по мере сил присматривать за ними и чувствовать свою нужность. Нравится смотреть на добрую, всегда ласковую и кроткую Гиду и в чистые, всё ещё по-детски наивные глаза Бьорна.

И видеть счастье на лице Лагерты, когда она опускает взгляд вниз и бережно обхватывает ладонями свой большой живот — ещё один ребёнок, ещё один повод для гордости для неё и её мужа.

За последний год, когда Ательстан присутствовал на каждом совете и каждом собрании рядом с Лагертой, они значительно сблизились. Ему сполна открылись не только сила, но и мудрость этой женщины, и он теперь понимает, почему она привлекла внимание такого человека, как Рагнар Лодброк, и смогла завоевать его любовь. С её же стороны Ательстан чувствует доброту, признательность за заботу и искреннее доверие, несмотря на то, что он пришёл в жизнь их семьи относительно недавно и несмотря на то, что он чужеземец. Более того, ему кажется, что Лагерта во многом полагается на него даже больше, чем на своих соплеменников.

Поэтому он от всего сердца переживает потерю нерождённого ребёнка Рагнара — как будто бы это его личная потеря.

Горе делает Рагнара холодным и безразличным.

Именно таким Ательстан видит его, когда приходит в главный зал. С потухшим взглядом тот сидит около пустого очага и смотрит в пространство перед собой.

— Каждые девять лет мы отправляемся в храм в Упсале, чтобы отблагодарить богов за всё, что они для нас делают, и принести им жертву, — говорит Рагнар и криво ухмыляется. — В этом году я не хотел ехать, предстояло много других дел, но… затем я потерял своего сына.

В словах Рагнара боль и опустошение, которые никогда не слетали с уст этого человека, и Ательстан чувствует их настолько остро, словно разделяет с ним эту невыносимую ношу. По крайней мере, он сделал бы это без колебаний, если бы мог.

— Я спрашиваю себя — чем же я так прогневал богов? — продолжает Рагнар, опустив глаза на свои крепко сжатые пальцы.

Ательстан более всего хотел бы облегчить его страдания, но не знает, какие действия или речи могут утешить отца, потерявшего дитя, поэтому просто тихо стоит рядом, не смея ни прикоснуться, ни ободрить словом.

Не глядя на него, Рагнар простым и сдержанным движением указывает на место рядом с собой. Так же молча Ательстан садится подле него.

— Как бы там ни было, я решил отправиться туда. Я возьму с собой детей, — говорит Рагнар и тут же резко поворачивается к нему. — А ты? Ты пойдёшь со мной?

Рагнар спрашивает это с непривычно робкой, болезненной улыбкой.

Ательстан смотрит на него непонимающе и смущённо. Он знает, что этот ритуал, этот обычай касается очень важной части жизни северян, но не знает, чем заслужил честь разделить его с самим ярлом.

— Или ты хочешь остаться здесь и поклоняться своему богу?

Рагнар снова отворачивается и произносит это обыденно, как бы между делом, словно тема их беседы для него не важна, и сейчас он очень похож на дитя, которое спрашивает родителя про сладости, делая вид, что они не очень-то ему и нужны.

Ательстан наблюдает за ним и мягко улыбается. В каких-то моментах этот человек может выглядеть и вести себя как сам дьявол, но в то же время ему свойственна такая бесхитростность, наивное простодушие и детская непосредственность, что это не может не подкупать.

— Нет. Я буду рад пойти с тобой.

— Хорошо, — Рагнар бросает на него взгляд, и по его лицу скользит тень прежней солнечной улыбки. — Я бы всё равно тебя взял.

И это тоже в духе Рагнара — спрашивать, заранее зная ответ или не сомневаясь в том, что за ним так или иначе последует.

Однако перед самым отъездом с ним начинает происходить нечто странное. Что-то явно не так, и Ательстан не может этого не чувствовать.

Рагнар пьёт. Пьёт слишком много, и это не характерно для обычно сдержанного и старающегося сохранять трезвость рассудка северянина. Лагерта достаточно хорошо знает своего мужа, чтобы понимать, что с ним творится неладное.

— Ты не рад, что мы отправимся в Упсалу? — тревожно спрашивает она.

Рагнар полулёжа развалился на пороге одного из домов, одной рукой опираясь о деревянные ступени, а другой вальяжно держит в руке полный кубок и наблюдает, как жители его деревень один за другим несут подношения Лагерте, чтобы потом она передала их в храм.

— Отчего же мне не радоваться? Мы доберёмся до Упсалы и принесём жертву богам.

Рагнар широко улыбается, оскалив зубы и размахивая зажатой в руке чашей с брагой.

— Но только… одно мне непонятно. Почему одной рукой они дают, а другой всё равно отнимают? Почему мы должны отдать им то, что нам дорого?

По тому, как медленно он моргает и как заплетается его язык, можно понять, что ярл откровенно пьян. Бледная и осунувшаяся Лагерта смотрит на него укоризненным взглядом, но молчит — ей нечего на это ни сказать, ни возразить.

Ательстан не считает поведение Рагнара позорным или недостойным — не один он справляется с горем, топя его в вине, так что он тихо уходит, оставляя этих двоих наедине. Ну, если только можно оставаться в одиночестве посреди толпы людей.

Хотя его собственный опыт говорит, что очень даже можно.

Он идёт домой и долго думает, прежде чем поднять половицы и вытащить оттуда тщательно спрятанную вещь, к которой он уже давно не прикасался. Не прикасался, потому что принял решение жить другой жизнью и в другом мире. Но сейчас… Всего через день Ательстан первый раз отправится в чуждый для него храм, чтобы молиться когда-то неведомым ему богам, поэтому он ощущает момент колебания, и в его голову невольно закрадываются сомнения.

Пальцы обхватывают алый кожаный переплёт с отголосками прежнего благоговения и трепета и на мгновение замирают на большом тиснёном кресте, прежде чем Ательстан всё же решается открыть Библию.

А когда открывает, то видит, как выцветшие страницы гнилой трухой осыпаются ему под ноги.

Он молчит, вспоминая их с Рагнаром разговор о том, что он верит в знаки, а потом медленно закрывает мёртвую книгу.

***

В Упсалу они добираются к полудню следующего дня. Это место находится высоко в горах и, в принципе, мало чем отличается от христианского монастыря. Те же жрецы в ритуальной одежде, высокие, монументальные стены храма и поклонение божеству. Даже церемонии похожи — при входе жрец так же окропляет лица верующих, только не водой, а жертвенной кровью.

Однако, в отличие от христиан, здесь бог не один — тут много как богов, так и ликов у каждого из них.

Ательстан немного теряется посреди большого храма, он боится сделать что-то не так или испортить ритуал, о котором не знает, но Бьорн и Рагнар не оставляют его без помощи — подсказывают ему и всюду сопровождают, объясняя значение того или иного символа.

В самом конце Рагнар подходит к огромной статуе Одина и тихо молится, но Ательстану, что стоит позади, слышна его молитва.

— Бог всех богов, отец, ответь мне. Правда ли, что у меня будут ещё сыновья? Что ты примешь мою жертву и услышишь меня? Прошу, дай понять твою волю.

Рагнар почтительно обхватывает ладонями старое, вытертое от времени и многочисленных прикосновений прежних паломников дерево и касается его лбом, закрывая глаза и продолжая уже про себя свою молитву. Потом отворачивается и быстро выходит из храма — так, что Ательстан еле поспевает за ним.

Настороженным и нервным Рагнар остаётся всё время.

Ательстан чувствует это, ибо уже достаточно хорошо узнал северянина и оттенки его настроений. Чувствует по тому, как неуловимо напряжён Рагнар, словно тонкая, взведённая тетива лука, и по взглядам, которые он изредка бросает на него.

— Что это? — спрашивает Ательстан, смотря на расставленные по лесу загоны, в которых закрыты разные виды животных.

Рагнар опускает глаза и начинает бесцельно ковырять землю концом зажатой в руке узловатой палки.

— Их принесут в жертву, — глухо говорит он. — Каждой твари по девять голов.

Ательстан оглядывается вокруг и видит, что все загоны полны, кроме одного.

— А здесь? Что будет здесь?

Рагнар стоит перед пустой клетью и сосредоточенно смотрит на неё, прежде чем снова поднять на Ательстана свой пронизывающий взгляд. Его руки сжимают посох так сильно, что на них выступают голубые дорожки вен, а дыхание глубокое и тяжёлое — это видно по струйкам белёсого пара, что вырываются из его рта в прохладном горном воздухе.

— Сюда поместят людей, которых избрали, — старается он произнести бесстрастно.

Но впервые в синеве глаз северянина сквозит нечто, поразительно похожее на стыд.

***

Сизые сумерки медленно наступают, поглощая дневной свет и расползаясь среди высоченных, уходящих в небо деревьев. Они приносят с собой прохладу и темноту, которая рваным покрывалом накрывает лес, тут и там освещённый горящими высокими кострами.

Лагерь наполнен огнями, звуками барабанов и свирелей, пьяным пением, криками веселья и взрывами хохота.

Большинство северян сидит кучками около очагов, но почти все из них разбились на пары. Тут и там можно видеть обнимающихся и целующихся мужчин и женщин, делающих это свободно и определённо без ощущения греха.

Ательстан выходит из своего шатра и почти тут же натыкается на знакомую компанию, которая добродушно подзывает его к себе. Флоки с Хельгой, Лейф со своей женой, Ролло с Зигги и её дочерью, беззаботный и смешной Торстейн, перемигивающийся с двумя девицами… здесь все.

Кроме Рагнара.

— Выпей за праздник! — улыбается Хельга и гостеприимно подаёт Ательстану кубок, но не успевает тот поднести его ко рту, как Ролло протягивает ему широкую деревянную миску, полную каких-то тонких высушенных грибов.

— И съешь вот это, — говорит он, сдерживая ухмылку, а в глазах пляшут черти.

Торстейн и Флоки ехидно хихикают, и тут явно какой-то подвох, но Ательстан берёт угощение и отправляет его себе в рот. Вкус у него горький и отвратительный, его приходится запить изрядным количеством браги, но Ательстан проглатывает всё до конца. В доказательство того, что у него нет дурных намерений, Ролло берёт из той же миски горсть грибов и съедает.

Кажется, Ательстан выпивает ещё одну чашу, прежде чем возвратиться в свой шатёр.
А может, и больше. Он плохо помнит.

Он только чувствует, что в какой-то момент сознание смазывается, превращаясь в прозрачные, пляшущие вокруг него языки тумана, которые заставляют его выйти наружу.
Гонят прочь.

Мир теперь иной. Он чёрен от поглотившей его ночи и ярок от огней, разбавленных низким рокотом барабанов и томным ритмом музыки. Лес полон голодных мечущихся теней, и его ветви не кажутся такими защищающими, как прежде, — теперь они напоминают узловатые руки древней ведьмы, в угрозе нависшие над головой любого путника. Под ногами шелестит листва, и обострённым обонянием Ательстан чувствует её запах — сырой, влажный, с примесью разложения и смерти.

Он идёт почти вслепую, вокруг него много людей, но он не видит их лица — они словно расплывчатые пятна в вязком жарком мареве, что окружает его.

Одни отступают куда-то в ночь, другие извиваются в диком танце а третьи… третьи обнажёнными, распалёнными телами сплетаются прямо на раскинутых на земле мехах в каком-то первобытном, ненасытном инстинкте, что воля судьбы или прихоть безжалостных богов разбудила в них, и движения эти настолько дикие, будоражащие, что, кажется, сейчас от них полетят искры.

Терпкий запах браги, пота и мускуса, движения разгорячённых тел и зов возбуждённой плоти, протяжные стоны женщин и гортанные хрипы мужчин обволакивают это место дымкой похоти и постепенно, но верно просачиваются под кожу Ательстана учащённым ритмом крови. Костры вспыхивают ярче, жар от них накрывает с головой, и от этого реальность плывёт вокруг раскалённым зноем.

Из темноты, словно призрак, вдруг возникает силуэт Рагнара, рывком приближается к Ательстану, и это заставляет его застыть, как вкопанного.

Северянин останавливается от него в полушаге.

Он настолько близко, что буквально физически можно ощутить волну неистовой, бешеной, неукротимой силы, которая исходит от него, всегда так притягивает людей и влечёт к себе, как на привязи.

Рагнар молчит, но смотрит на Ательстана пронизывающе и жадно, чуть пригнув голову, напоминая при этом хищного самца какого-то плотоядного животного, вышедшего на охоту. И действительно, сейчас он как никогда похож на волка со своими светящимися в темноте глазами… или на демона, несущего на своих чёрных когтистых крыльях бурлящий жар самой преисподней.

Так же резко Рагнар исчезает, словно растворяется в родной ему темноте, и Ательстан теряет его из виду.

Он пытается сосредоточиться, не упасть и удержаться на ватных ногах, но пространство вокруг то растягивается, то вдруг снова сжимается, не давая никакой точки опоры.

Кажется, это Лейф — тот, который помогает ему, крепко держит за плечи, направляет… и Ательстан снова бредёт вперёд, куда глаза глядят.

Он совсем дезориентирован. Кажется, вот-вот потеряет контроль над своим телом, но краем сознания он всё же помнит, что за границу огней уходить нельзя. Да и сам лес не пускает — ветки деревьев хлещут в лицо, высокий кустарник хватает за складки плаща, а узловатые корни деревьев заставляют спотыкаться на каждом шагу.

Ательстан не помнит тот момент, когда земля стала зыбучим песком и, наверное, обронила его на спину, потому что небо вдруг растекается перед ним бесконечностью мириад звёзд. Мир вокруг пульсирует, подчиняясь толчкам крови и сокращаясь в ритме собственного сердца, и Ательстан уже больше не может различать, где правда, а где иллюзия.

Ему кажется, что воздух стал настолько густым и тяжелым, что растекается по коже подобно патоке, и Ательстан физически ощущает, как он ленивыми змеями скользит по его телу. Вокруг словно стелется туман, завиваясь жадными языками… когда вдруг из него вырисовывается знакомое, легко узнаваемое, желанное лицо.

Оно рядом с ним, над ним…

Так близко, что закрывает собой иссиня-чёрный небосвод и гасит яркие осколки мерцающих мёртвых звёзд. Стоит только податься вперёд, потянуться, и можно будет прикоснуться к бритым вискам, высокому лбу, изрезанному тонкими линиями морщин, широкой линии скул, плавному изгибу всегда ухмыляющихся губ или властному хищному профилю… чтобы понять, чтобы точно убедиться — реален Рагнар или нет.

Но он сам склоняется к Ательстану.

Так, что их почти ничто не разделяет, и Ательстан ощущает на своих губах чужое дыхание. Оно невозможно горячее и отдаёт дымом, гарью и серой, совсем как адово пекло.

Или нет.

Оно привычно пахнет терпким мужским потом, брагой, корабельной смолой, железом… а ещё вечным голодом, силой, сумасшествием, кровью и разрушением.

И прожорливой, сплетающейся за спиной острыми краями вороновых крыльев непроницаемой тьмой.

Она обволакивает Ательстана, подталкивает к чему-то неизведанному, зовёт ближе и затягивает в вихрь безумных теней, хлёстких эмоций и подлинного помешательства, заставляя душу, мысли, тело желать соединиться с ней, сплестись воедино, как можно тесней.

Всё происходит словно во сне, не с ним.

Сквозь завесу дурмана он видит светящиеся, бездонные, подёрнутые пеленой жажды глаза, и от этого их выражения голова Ательстана кружится всё сильнее, а сам воздух, что с каждым вдохом протискивается в его горло, пропитывается безумием, исступлением.

Иначе почему он ощущает постепенно наваливающуюся тяжесть, которая не только подчиняет его тело, но и заставляет чресла твердеть в тошнотворно-влекущем желании сладкой агонии?..

Ему кажется, что ещё немного, и он задохнётся, не выдержит этой пытки, и он готов уже соскользнуть в мир небытия, но в этот момент слышит вкрадчивый шёпот.

— Твоя судьба предопределена, священник, — говорит Рагнар.

Прежде чем рассыпаться струйками призрачного праха, обернуться вороном и улететь, освобождая разум околдованного Ательстана.


***

Похоже, эта ночь не закончится никогда.

Он не помнит, сколько прошло времени, как долго он лежал на земле и лежал ли, когда вновь начинает нащупывать для себя зыбкий путь посреди темноты, тумана и серебристых росчерков смазанных звёзд.

Когда он приходит в сознание, то больше всего хочет, чтобы мир снова перевернулся, обрёл своё прежнее равновесие и перестал вращаться вокруг него, и в какой-то момент это действительно происходит — Ательстан вдруг обнаруживает себя почти протрезвевшим, бредущим посреди лагеря, палаток и потерявших былой жар костров. Когда это случилось, он совершенно не помнит: память вдруг стёрла последние минуты, часы — кто знает, — став вдруг пустым и чистым листом.

Кажется, ему лучше. По крайней мере, туман больше не застилает глаза, мысли становятся не такими путанными, и сейчас Ательстан может отличить правду от лжи.

И когда посреди дороги замечает стоящую перед ним Тири, он знает, что вот она-то — точно настоящая.

Тири улыбается ему мягко и добродушно.

Призывно.

— Жрец, — склоняет она голову набок, и ветер чуть колышет её длинные волосы. — Я тебя ждала.

А потом медленно, шаг за шагом идёт к нему.

С её лица не сходит успокаивающая улыбка, и Ательстан заворожен ею так же, как до этого — манящими ночными огнями и сплетающимися в экстазе телами. Он стоит и ждёт, пока Тири подойдёт к нему, а когда она это делает и медленно опускает взгляд на его губы, он не может сопротивляться дальнейшему.

Сначала она целует его легко и осторожно, еле притрагиваясь к самому уголку рта, словно боится спугнуть или услышать резкий отказ. Но когда Тири чувствует ответный отклик, то прикасается к Ательстану намного смелее — обхватывает пальцами плечи и крепко прижимается к его губам.

Сперва он просто принимает эту ласку, однако тут же сам целует девушку, положив одну руку на тонкую талию, а другой обхватывая плавную линию шеи.

Он не знает, зачем это делает, зачем стремится окончательно разорвать последние связующие его с прошлой жизнью обеты. Кажется, любые доводы рассудка, как и всякое здравомыслие, покинули его в эту ночь, и всё потому, что эта проклятая тяжесть, подчинившая ранее его тело и породившая предательскую твёрдость в паху, возвращается с новой силой.

Впрочем, стоит признаться, что с тех пор она и не покидала его.

— Жрец, я тебя ждала, — снова шепчет Тири, отрываясь от его губ.

Берёт за руку и тянет за собой, в свой шатёр.

Похоть чем-то похожа на опьянение — она обманывает разум, останавливает или ускоряет время, играет с чувствами, подталкивает к вещам, которые в трезвом уме никогда бы не сделал, и полностью подчиняет себе тело в болезненном желании разрядки, избавления от этой сладкой пытки.

Одежды давно сброшены и лежат на полу, оба они обнажены, и пламя свечей освещает сидящую Тири, которая заботливыми движениями обтирает грудь и плечи Ательстана тканью, смоченной родниковой водой. Та стекает вниз тонкими извилистыми линиями, остаётся на коже прозрачными каплями, холодит тело, но не остужает тот внутренний жар, что голодной тварью свернулся внизу живота бывшего священника.

— Зачем ты это делаешь? — шепчет он не в силах противостоять соблазну.

— Ты не понимаешь, я обязана, — мягко говорит Тири, смотря снизу вверх на Ательстана.
Она поднимается, обходит его сзади и прижимается к спине всем телом, даря ощущение тепла, безопасности… потерянной близости.

И это всё, что сейчас нужно Ательстану.

Он позволяет Тири снова взять его за руку и повести за собой, на укрытое мехами просторное ложе. Распущенные волосы Тири, густые и длинные, опускаются ей до бёдер и почти скрывают её наготу, но это не остужает пыл Ательстана.

Потому что горит он уже слишком долго, чтобы не поддаться греху освобождения.

Тири ложится назад спиной, тянет Ательстана на себя и послушно раздвигает перед ним ноги, при этом её волнистые тёмные локоны рассыпаются, соскальзывая на серебристый мех, и открывают молодую высокую грудь с тёмными сосками, плоский живот и треугольник волос в самом его низу.

Ательстана не оставляет ощущение, что покорность и кротость Тиры слишком безупречны, и напоминает ему жертвенность агнца на заклание, но он предпочитает отмести свои подозрения в сторону. В итоге он всё равно оказывается сверху и устаивается между её коленей, разводя их чуть шире.

Тири охает, когда он сразу наваливается на неё всем весом и прижимается затвердевшей плотью к её входу, пытаясь протолкнуться вперёд, и легко улыбается, видя смущение и растерянность Ательстана, когда он неумело таранит её тело, чтобы проникнуть внутрь. Его неловкость и неискушённость являются сейчас главной помехой, поэтому Тири приходится помочь ему: она опускает руку вниз, обхватывает ладонью возбуждение Ательстана и сама направляет его…

Наверное, он должен чувствовать нечто особенное, он предвкушал это, однако острота ощущений оказывается вовсе не такой, как в его ожиданиях, и отчего-то смазана. Должно быть, из-за браги, морока, что овладел этим местом, и всего окружающего сумасшествия.

Тем не менее, Ательстан не останавливается.

Он двигается. Снова и снова.

До тех пор, пока не чувствует подступающую волну удовольствия.

Он закрывает глаза и думает, что наконец сбросит это болезненное острое напряжение, что преследует его вот уже столько времени, и убыстряет ритм своих движений. Однако Тири воспринимает это как некий знак и легонько отталкивает Ательстана от себя. Он в недоумении — неужели он сделал что-то не так, но подчиняется её воле — отстраняется, приподнимаясь над Тири на вытянутых руках, и сразу же чувствует, как она обхватывает его за талию и тянет в сторону, переворачивая.

Он оказывается на спине и не успевает опомниться, как тоненькая и гибкая Тири оказывается на нём сверху, седлая, как смирного жеребца.

Она упирается руками в плечи Ательстана, выгибается гулящей кошкой и сама насаживается на него единым плавным движением. Потом берёт его за руки, одну кладёт к себе на бедро, другой заставляет накрыть мягкую округлость груди, и начинает плавно размеренно двигаться, постепенно наращивая темп и глубину движений.

Ательстан закрывает глаза и отдаётся ощущениям, что, как затапливающий берег прилив, поглощают его: там, где соединяются их с Тири тела, он чувствует жажду освобождения и острую пустоту. Низ живота сводит горячей тягучей болью, и нечто новое, неизведанное начинает приближаться всё быстрей и быстрей… Разрядка приходит удивительно быстро — с последними резкими толчками нутро Ательстана скручивает в тугой пульсирующий узел, и с коротким стоном-выдохом он приходит к финалу.

На какое-то время Тири замирает, восстанавливая сбившееся дыхание, а потом освобождает Ательстана от своего веса, соскальзывает с него и тихо ложится рядом. Она устало улыбается ему, а потом сворачивается калачиком, закрывает глаза и без лишних слов засыпает. Ательстан заботливо укрывает её тёплой шкурой и осторожно вытягивается рядом, стараясь не потревожить её сон.

В отличие от Тири он никак не может уснуть и поэтому пялится в потолок, слушает звуки разгульного празднества, что всё ещё раздаются за стенами шатра, и утомлённо думает о своём.

О том, что свою точку невозврата он уже прошёл и что теперь он не святой человек, а просто мужчина, как и все остальные северяне. О том, что мысль об умении владеть мечом и секирой теперь кажется ему правильной и единственной верной, ибо только это отделяет его от того, чтобы стать в один ряд с воинами дружины Рагнара и подле него.
Чтобы быть ему равным.

И о том, почему он так много думает о Рагнаре Лодброке и почему ему так важно его мнение.

***

— Ты знаешь что делаешь тут? Тебя привели, чтобы принести в жертву богам.

Слова жреца обрушиваются на Ательстана грудой неподъёмных камней, погребают под собой, давят грудь и не дают вздохнуть. Так вот зачем он здесь — чтобы быть агнцем на заклание.

Для Рагнара он всего лишь жертва, не больше, и это приносит Ательстану невыносимую, обжигающую где-то глубоко за грудиной боль.

Но эти боги не принимают его жертву. А может, его прежний единый бог не готов ещё отдать его просто так.

Крест под рукавом рубахи, что угрюмый жрец обнаруживает спрятанным на запястье Ательстана, становится для него спасением, знаком, счастливым стечением обстоятельств, — называйте как угодно. Не важно.

— Похоже, твой бог наконец тебя услышал, — тихо бросает ему Рагнар, пока они сидят на собрании и выбирают новую жертву, которая умилостивит богов.

Ательстан оборачивается к нему и первый раз за всё время, что они знакомы, смотрит уверенно, зло и холодно. Боль, которую он испытывает, слишком терзает его самого, и всё, что сейчас он хочет — это вернуть её назад.

Очевидно, Рагнар это чувствует. Он отводит взгляд и виновато опускает голову, рассматривая лежащие на коленях руки.

Сейчас он похож на ребёнка. Пойманного с поличным, наказанного, пристыженного… но от этого не менее бездушного и жестокого.

А потом над рядом голов поднимается высокая фигура Лейфа, и Ательстан понимает, кто будет расплачиваться своей жизнью за его.

На жертвоприношении Лейф добровольно, спокойно, даже с гордостью следует под жертвенный нож. Ательстан стоит, смотрит, как медленно угасает огромный северянин под отточенным лезвием, и не может остановиться, отвести взгляд от этой страшной жатвы. Его глаза застилают слёзы, горло сдавливает невысказанный крик, но Ательстан не стыдится этого. Потому что это самое малое, чего заслуживает честный, всегда добрый и до последнего полный внутреннего благородства Лейф.

Овцы, козы, ягнята, люди… кровь, так много крови.

Всё это сливается для Ательстана в один единый миг, алым росчерком отделяющий одну жизнь от другой. Ибо сегодня он умер и возродился заново, потому что боги, не важно какие, сделали для него величайший подарок — предоставили ему ещё один шанс.

Как только заканчивается церемония и появляется возможность, Ательстан поворачивает, почти бежит прочь, чтобы уйти подальше от этого страшного места, пожинающего чужие души. Он приходит в свою палатку и начинает в спешке собирать вещи, разбросанные до этого в ярости и отчаянии.

Полог палатки неожиданно откидывается в сторону, и внутрь заходит Рагнар.

Ательстан бросает на него короткий взгляд и отворачивается.

— Тебе тяжело это будет понять, но ты должен знать, что мне пришлось это сделать, — говорит Рагнар.

Ательстан не смотрит на него, лишь продолжает складывать вещи и размеренно заталкивать их в свой мешок.

— И мне не безразлично, если ты так думаешь, — произносит северянин с вызовом, но тут же сбавляет тон, продолжая медленно и словно через силу. — Просто я слишком привык к своему собственному правилу — воин не должен показывать ран. Особенно если они в его сердце.

Это заставляет Ательстана замереть и наконец посмотреть на Рагнара.

Тот хватает его своим цепким взглядом, держит и не отпускает всё то время, пока неторопливо идёт к нему, постепенно приближаясь шаг за шагом.

— Знаешь ли ты, почему я собирался принести тебя в жертву? — тихо, но с жаром оголённой истины говорит Рагнар, глядя глаза в глаза. — Потому что боги требуют только то, что более всего дорого.

В этот момент Ательстан очень отчётливо понимает, что иногда слова могут клеймить и опалять сильнее калёного железа.

— Я должен был отдать им тебя, — выдыхает напоследок Рагнар.

А потом стремительно, словно за ним гонятся все демоны преисподней, вылетает из палатки Ательстана.

продолжение в комментах

@темы: творчество, гет, фики, слеш, Рагнар, Ательстан, Рагнар/Ательстан, NC-17

---

Vikings: Season 3, Episode 6 - "Born Again"

[Era Angel]

вот така хуйня, малята...

обсуждайте. в этот раз без меня. потому что я блядь всё. просто всё.

и даже не буду извиняться за мат в посте...

@темы: спойлеры, обсуждение, новая серия

---

Ура, товарищи!

[Очередная_Записка]

«Викинги» продлены на четвертый сезон

Канал History продлил драму «Викинги» на четвертый сезон, производство которого начнется текущей весной в Ирландии. Об этом со ссылкой на вице-президента канала Дирка Хогстра сообщает издание ComingSoon.

(с) vk.com

@темы: обсуждение

---

"О власти и любви" - фф

[Era Angel]

в общем, накануне грядущего пздца я решила обнаглеть и выложить еще текстик годичной давности.

Название: О власти и любви
Автор: Era Angel
Фэндом: Викинги
Пэйринг: Рагнар/Ательстан
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Слэш, Ангст, Драма
Предупреждения: OOC
Размер: Мини (около 6000 слов)
Дисклеймер: Не претендую. Не извлекаю.

Саммари: Ретеллинг второго сезона после набега на Уинчестер с точки зрения пейринга и с хэдканонными ательнарными вставками.

Слоган:

Слоган:
I need a hero
I'm holding out for a hero till the morning light
He's gotta be sure
And he's gotta be soon
And he's gotta be larger than life
(с) Nothing But Thieves – Holding Out For A Hero

Посвящение: Луне. Всегда - только тебе.

Примечания автора:
Рвано и вообще не бечено.
Почти джен.
Продолжение к фику "Больше, чем боги"
Можно читать как оттдельный текст.

Вообще, я мечтала однажды написать фикло про эту парочку с юмором, потому что ведь это же такой смешной сериал! Смешнее только ситкомы... Ага. Да. Короче, вы поняли.

Саунд к тексту

Саунд к тексту:


и ЭТОТ

ТРЕЙЛЕР

ТРЕЙЛЕР

в общем, если еще не передумали, то как хотите

Король Эгберт долго думал над предложением язычника. Даже после того, как ему доложили об отплытии четырех кораблей, мысль о разделе земель его не оставляла. Дело было вовсе не в страхе, а религиозные дрязги вполне можно было бы решить в узком кругу за столом переговоров. Рагнар Лодброк показался Эгберту странным и слишком многозначным человеком - человеком с тысячью масок. Никогда прежде за всю жизнь ему не доводилось встречать никого, похожего на этого северянина – слишком похожего на самого Эгберта.

В их первую встречу Лодброк вел себя как осторожный зверь, дикий, хитрый, хищный. Из него вышел бы лучший союзник и самый худший из врагов. Пожалуй, Рагнара можно было бы назвать воплощением северного неистовства и жажды: богатства, славы, крови, если бы только Рагнар не был так же честолюбив, как и сам Эгберт. Огромное честолюбие Рагнара могло бы посоперничать разве что с его беспредельной наглостью. Если бы судьба сложилась несколько иначе, Эгберт мог бы без стеснения восхищаться этим человеком.

Когда ряды северного войска поредели, Эгберт в первую секунду почувствовал огромное облегчение. Во вторую – он ощутил едва уловимый укол сожаления. В третью – на него нахлынуло разочарование. Он не представлял, что могло заставить Рагнара Лодброка изменить свою стратегию. Эгберт не был даже уверен в том, что Лодброк имел среди своих людей достаточно весомый голос. Этот северянин со змеиными глазами был неясным, скрытным существом, вести дела с которым опасно, но искушение было слишком велико.

Военная сила северян уже стала легендой на берегах Англии, и их неугомонное стремление вымести всё английское золото подчистую было достаточным аргументом в пользу заключения делового соглашения. Или быстрого броска, как только представился шанс воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы вычистить берега Англии от северного сброда.

Их называли дикарями, но Рагнар Лодброк производил впечатление отнюдь не безмозглого животного. Он был амбициозен, расчетлив и даже корыстен. Он был достаточно умным лидером, который мог бы править огромным народом. И это делало его еще более опасным. Конечно, таких опасных людей лучше иметь подле себя в качестве друзей. Однако позволять оставшимся северянам продолжать грабить земли Уэссекса, свободно и безнаказанно, Эгберт не мог.

Когда ему сообщили об отловленном северянине-отступнике, он, не мешкая, отправился к месту казни, ни секунды не сомневаясь, что если опоздает хоть на миг, разъяренная толпа разорвет бедолагу на куски, не побрезговав после всего искупаться в его крови.

Эгберту поначалу было плевать на отступника по имени Ательстан. Он знал только одно – этот человек имеет отношение к Рагнару Лодброку. И когда Лодброк вернется, а в том, что он вернется, Эгберт не сомневался, Ательстан будет прекрасным поводом вновь сесть за стол переговоров и выторговать условия поинтересней. Отступник был полезнее живым, нежели распятым на кресте, это уж точно. Он обладал информацией и ценностью, а Эгберт в любой момент мог бы убить его, если это потребуется, но пока пусть посидит на привязи - до возвращения Лодброка.

***

- Откуда ты знаешь наш язык? – спросил Эгберт, когда оба предложили свои условия.

Рагнар пошевелил пальцами, волнуя воду в купели, сощурился и усмехнулся. В этом изломе губ было столько превосходства и порочной гордыни, что Эгберт даже залюбовался на секунду.

- У меня есть свой собственный англичанин, - фыркнул Рагнар. – Я украл его много лет назад. Пожалуй, это лучшее из сокровищ, что мне удавалось отыскать за все годы набегов на новые земли.

Вот и всё. Один этот ответ открыл для Эгберта врата к новому вкусу власти. Лишь одна фраза, сказанная вскользь, могла вскорости обернуться судьбоносной для всего государства.

Он мчался во весь опор, свита с трудом поспевала следом, и он успел. Копейщик уже почти вогнал сталь отступнику под ребро, но, видимо, Богу был угоден иной сценарий развития событий.

***

Ательстан мечтал о том, чтобы время обернулось вспять. В последние недели он думал об этом каждую свободную секунду, когда его меч не рубил плоть и кости христиан. Ему было больно, страшно и слишком одиноко здесь, в мире, который когда-то давно был ему домом.

Ательстан не подавал виду – он убивал вместе со всеми, охотился вместе со всеми, шутил и смеялся – тоже вместе со всеми. Он надевал маску искреннего азарта, предвкушения, удовольствия. Эта маска окрашивала его лицо в багряные цвета чужой жизни, она пахла теплым металлом и была соленой на вкус.

Ательстан ненавидел себя. Он ненавидел себя так сильно, что готов был броситься на любой из мечей – английский или скандинавский – это уже не имело значения. Ни один из этих мечей не был ему соотечественником. Он чувствовал себя пустым, и внутри, очень глубоко – там, где ветры иссушали его, как лист, оторванный от ветви, - ему было холодно.

А потом приходил Рагнар.

Рагнар был горной грядой, защищавшей от всех ветров, он был горячим гейзером, который не просто согревал – он обжигал так сильно, что кожа становилась красной, и чужая кровь, его маска, испарялась от этого жара.

Рядом с Рагнаром было тяжело: слишком много чувств и желаний, слишком мало воздуха и воли. Страшно было потерять, разочаровать, быть слабым. Ательстан боялся за него, за этого безумного бога, и поэтому рубил и резал с еще большим рвением, забывая о том, что когда-то он был человеком.

Когда Рагнар предложил себя на роль пленника для обмена, Ательстан поначалу воспринял это как шутку. Рагнар сказал это всем, но смотрел только на него, и во взгляде его было слишком много удовольствия. Потому что в тот момент в глазах Ательстана он видел тревогу, граничащую с паникой. Наверное, Рагнару нравилось делать это – становиться зависимостью для других людей, а потом черпать свою силу из этого знания.

Принц Этельвульф оказался настоящим сыном своего отца. Он был несговорчив, немногословен и пренебрежителен ко всем в лагере. Ко всем, кроме Ательстана. Они разговаривали всего несколько раз, когда Ательстан приносил принцу еду. Он понимал, что Этельвульф просто боится, как любой боялся бы на его месте, поэтому его бравада казалась не слишком убедительной. Несколько попыток выведать какие-то тайны и стратегии осыпались для принца прахом в тот момент, когда Ательстан ответил, что ничего не знает и вовсе служит у них за переводчика. Ательстану это показалось очень забавным, но принц даже не улыбнулся. На его лице застыла неопределимая гримаса, словно судорога свела мышцы в приступе боли. Ательстан хотел бы рассказать о Линдисфарне, о своём монастыре, где он когда-то, в другой жизни, был монахом и переписывал святые тексты. Говорить всё это незнакомому человеку, пленнику королевских кровей, было бы так легко. Но он не произнес ни слова, молча глядя на распятие, покоившееся на груди Этельвульфа.

Он забыл, когда в последний раз чувствовал такую легкость, такую свободу. Ательстан не мог позволить себе почувствовать ее вновь, потому что все свои шансы на искупление он утопил в крови и искрах, высекаемых из стали.

Когда Рагнар вернулся, то приехал не с пустыми руками. Эгберт вручил Рагнару зарок на мир и договор о разделе земель. Черная жирная почва, плотные зерна, сочная трава – Рагнар всегда умел видеть настоящую ценность вещей. И сейчас на берегах Англии не было ничего ценнее её плодородной земли и воздуха.

Ательстан не успел в тот момент подумать о причинах, которые поселили подобные идеи в голове Рагнара, об этой безудержной жажде, которую Рагнар никак не мог утолить, потому что новости из Каттегата свалились на плечи с такой силой, что у Ательстана подкосились ноги. Он испугался, как глупый ребенок, будто кто-то на его глазах обратил Эдем в пылающий ад, выжигая в легких последние вдохи.

А потом он почувствовал шанс – глупый и призрачный – шанс снова стать свободным.

«Тебе никогда уже не стать свободным, глупый ты монах».

Ательстан понял это, когда Рагнар уплыл. Тогда на него обрушилось новое чувство, вогнавшее его по колено в рыхлую землю. Сожаление.

Отныне Ательстану нигде не было места, потому что, на самом деле, его место, прежде и всегда, было только рядом с Рагнаром, у его ног, на его груди, на коленях перед ним. А он, жалкий дурак, всегда был и будет рабом. Сначала – рабом Иисуса Христа, а после – рабом другого бога, слишком сильного и настоящего. И кровоточащие страницы Святого Писания – всего лишь его наказание. Они всегда будут преследовать его в кошмарах и наяву, и рук уже никогда не отмыть. Ательстан хотел бы сдохнуть и боялся только одного – что там, по ту сторону, он не найдет Рагнара, что потеряет единственное, ради чего продолжал свои попытки вдохнуть еще немного воздуха. Ательстан не достоин Вальхаллы, он другой, он отступник и мразь. И в том, что он поганая, грязная тварь, вовсе нет вины Рагнара Лодброка. Никто не посмеет осудить того, кто живет по другую сторону добра и зла.

Он пришел в ночь перед отплытием, взял за руку, сжимая кисть до хруста. Они покинули лагерь, будто переступили черту между мирами, и там, в другой реальности, никто из них не знал, не мог понять, кто же и с кем сейчас прощается, и кто из них умрет первым. Рагнар цеплялся за него, будто в эту секунду бесчисленное множество жадных лап тянулись к ним, чтобы разорвать на сотни кровавых ошметков и разбросать по всему миру. Рагнар не мог отпустить, не хотел. Но должен был. А Ательстан ждал, что ему, наконец, прикажут, что его схватят за волосы на затылке и прикуют на корме корабля.

Рагнар молчал. Он больше не просил поехать с ним, но Ательстан читал этот вопль в горящих глазах.

«Ты нужен мне, нужен всегда… Твой чистый свет…»

Ательстан не чувствовал в себе той чистоты, которую видел в нем Рагнар. Он просто хотел свободы – немного свободы от всего, чем был Рагнар Лодброк. Его всегда было слишком много. Он был всюду, вокруг, он забрался в каждый орган и тек по венам расплавленным металлом. Ательстану всего лишь хотелось дышать.

Дышать без Рагнара оказалось еще сложнее. Он понял это не тогда, когда Рагнар с болезненной тоской смотрел на него с борта уходящего драккара, и не тогда, когда видения стали являться не только во сне, но и наяву. Он понял это позже – когда выжил, чтобы умереть. Он бежал по лесу, по реке, и воздуха не было, словно его не стало во всем мире. Кругом был лишь яд и ядовитая трава. Ядовитая земля. Ядовитые стрелы, свистящие над головой. Всю ночь его трясло в горячке, он судорожно сглатывал и просыпался несколько раз, чтобы в следующую секунду погрузиться в лихорадочный бред, в котором Рагнар исчезал за кромкой неба, а горизонт окрашивался в густой бордовый цвет, словно заплывал кровью.

Его нашли. Его тащили. Его били и ломали. Кажется, он что-то говорил… или кричал. Ательстан не помнил. Горло болело, и голоса его никто не услышал, тогда Ательстан подумал, что Господь отнял у него всё – даже голос. В этом была справедливость. Он хрипел, давясь вязкой кровавой слюной, что свой, что англичанин, что христианин, и ненавидел себя, потому что говорил правду. Потому что, выходит, прежде он всюду был лицемером и лжецом, и только Рагнар видел его под всеми масками. Рагнар не осуждал его никогда. Почему? Боги, почему?!

Наверное, Ательстан звал его в бреду. Читал все молитвы на латыни, которые еще помнило его вопящее от ужаса сознание, но обращался к другому богу.

Он звал, он просил любить его, простить его, спасти его, убить – сейчас же. Чтобы не было так мучительно больно, чтобы всё прекратилось, потому что это невыносимо. Терновые иглы прошивали кожу до кости, и кровь заливала глаза и нос. Ательстан хрипел и продолжал шевелить губами. Было страшно. Так страшно… И как никогда прежде – одиноко.

- Nam et si ambulavero in valleumbrae mortis, non timebo mala, quoniam tu mecum es…*

Он не хотел умирать. Теперь он так отчетливо почувствовал это – он не готов. Не сейчас. Пусть он будет терпеть все муки ада, но здесь, в мире, где есть то, что он еще не готов потерять навсегда. Навсегда – это слишком долгий срок.

Первым знаком был Эгберт, который явился словно из-под земли и увез его от этих бесов, обернутых в человеческую кожу. Его вылечили, чтобы держать на цепи как пса. Хуже, чем раб. Здесь он был никем и долго не мог понять, зачем нужен королю Уэссекса, пока тот не стал расспрашивать о Рагнаре, о тактике, о силах, об устройстве общества. Ательстан не мог соврать, потому он всё больше молчал, а когда молчать уже не получалось, он выдавал лишь ту правду, которая не сможет навредить Рагнару.

Ательстан не хотел думать о том, что Рагнар не вернется. Он не считал, что заслуживает спасения. Тем более он не считал, что заслуживает быть спасенным Рагнаром. И молился он только о том, чтобы Рагнар был жив, чтобы его дети не пострадали, а все враги обратились в падаль.

***

- Боже, сохрани Англию! – крикнул король Нортумбрии.

Эгберт едва заметно дернул уголком губ и громогласно повторил:

- Боже, сохрани Англию!

Следом за ним волна пронеслась по всему двору, растворившись в грязных шепотах и мыслях, настолько плотных, будто их произносили вслух.

- Боже, сохрани Англию, - повторил Ательстан.

«От англичан».

Ему не сложно было притворяться христианином, скрывая своё отвращение. Притворятся Ательстан научился уже давно и так искусно, что мог бы обмануть и Бога, и Дьявола. Это было не сложно, потому что Бог и Дьявол вечно заняты своей непрекращающейся войной за человеческие души, забывая о самих душах, не замечая уже так давно, за что они борются, во что превратились их военные трофеи – гнилые, заржавевшие, подлые душонки, до такой степени мелочные, что ценность их уступила бы даже дорожной пыли, перемешанной с конским дерьмом.

Ательстан был тих и незаметен, он беззвучно ходил по городу, морщась от боли в пробитых ступнях при каждом шаге, молчал, не спрашивал, не высказывал мнений. Эгберт всё чаще стал приходить в скрипторскую, и Ательстан ждал, что король будет устраивать допросы, но он молчал. Просто садился у стены и наблюдал за тем, как Ательстан работает. Лишь изредка Эгберт спрашивал:

- О чем ты думаешь, Ательстан?

Тогда он отрывался от текстов, словно выныривал из запретных фантазий, и отвечал, что однажды, много веков спустя, эти слова сможет прочесть любой человек. И тогда мир обратится во что-то новое. Чем он станет – раем или адом – Ательстан не знал. Но это было не важно, потому что безграничная красота и безжалостность этих слов была намного больше, намного сложнее любого страдания и любого счастья.

Ательстан понял в те месяцы, что знания дают человеку куда больше силы, чем оружие и армии. И римляне однажды правили миром лишь потому, что их боги, бесчисленные, страстные и живые, как боги Рагнара, преподнесли своему народу величайший из даров – свободу познавать всё, на что способен посягнуть разум человеческий.

Слушая его, Эгберт улыбался. Он широко раскрывал глаза, словно на него снисходило откровение, откидывался на спинку стула и прижимался затылком к прохладной стене, шепча с благоговением: «Спасибо».

Когда Эгберт уходил, Ательстан знал, что назавтра или через неделю он вернется и задаст новый вопрос, всего один, как маленький шаг по направлению к жертве, чтобы не спугнуть и подобраться достаточно близко для молниеносного нападения. Со временем Ательстан даже привык к этому постоянному присутствию где-то у дальней стены, заметному лишь уголком глаза. Он понимал, что однажды, как только на полках скрипторской не останется более ни одного пыльного свитка, а кожа на его пальцах навсегда почернеет от въевшихся красок и покроется мозолями от жестких перьев, Эгберт придет к нему в последний раз. Тогда он потребует от Ательстана самый главный залог верности – его жизнь. И возьмет этот залог, даже если Ательстан скажет «нет».

Он хотел, чтобы этот день не успел настать, хотел не успеть доделать свою работу до того, как…

Ательстан не смел надеяться, но так же он не мог игнорировать знаки. В стальном тяжелом небе и в глазах воронов он видел другую землю, укрытую лесами и снегом. Глаза воронов были глазами Рагнара. Ательстан чувствовал его тяжелый взгляд на своей коже: когда ложился спать и просыпался, когда занимался текстами, когда ел, шел по пустынным коридорам замка, когда закрывался в келье без окон с одной лишь дубовой дверью, не пропускавшей ни единого луча света. Ательстан не зажигал огонь. Он сидел в холодной, беззвучной темноте и чувствовал, как пылает его кожа под взглядом Рагнара. Он приходил каждую ночь, как лихорадочный жар, сдавливал горло, шептал обжигающе ледяным голосом: «Мой…»

Ательстан задыхался от необъяснимого чувства радости, которое разливалось в его груди, заполняло легкие, вырывалось с выдохом и заражало все пространство вокруг, и сквозь сон выдыхал:

- Твой…

***

Рагнар не любил людей. Он не был злым, не был отчаянным, не был завистливым или жадным. Он просто не очень любил людей. Они были интересными до поры до времени, но потом, когда все их тайны раскрывались, обнажались и обращались в прах, от людей тоже ничего не оставалось, Рагнар терял интерес. Из всех людей он любил только Аслауг, потому что она рожала ему сыновей, Лагерту, потому что она была идеальной женщиной, и своих детей, потому что они были его силой, его продолжением в вечности.

А еще Рагнар любил Ательстана, вот только причин для этой любви он найти никогда не мог. Лагерта, Аслауг и дети были одной половиной сердца, Ательстан – другой.

Когда он отказался плыть вместе с ними, Рагнар и не думал, что будет так больно. Это стало чем-то новым, очень неясным, слишком неприятным. Он мог бы приказать, но в тот вечер, когда Ательстан решил остаться, Рагнар понял, наконец, что сколь бы сильным ни становился, сколько бы влияния ни обретал, над Ательстаном власти у него никогда не будет. Рагнар знал, как тяжело Ательстану быть рядом с ним, как много боли и сомнений Рагнар поселил в его сердце, но когда они были рядом, все страдания уходили в тень, оставалась только жизнь. Такой жизни Рагнар не знал прежде, не видел. Жизнью был Ательстан. Ательстан был его рвением, его жаждой. Приподнимая завесу из старинных правил и казавшихся нерушимыми устоев, он открывал Рагнару путь к беспредельному знанию о мире, о цели и силе, о самом знании.

И теперь Ательстан рвал его душу пополам, исчезая маленькой черной точкой на чужом берегу, растворяясь в рассветной дымке, которая пахла грозовой свежестью и кровью.

Рагнар не спал. Кошмар, захвативший его разум, мешал ему окунуться в забытье, и лишь в несколько ночей ему удавалось ненадолго задремать, то и дело вскидываясь в тревожном порыве. А потом пришел шторм. Он разметал драккары по морю от края до края, и Рагнар подумал, что теперь Ньёрд наверняка поглотит его, накажет за то, что Рагнар слишком сильно любит свою семью и никогда не сможет выбрать. Он видел, как впивается ногтями в форштевень Флоки, как шипят волны под килем, глотая его воинов одного за другим.

Они приплыли, не веря в то, что всё еще живы, и Рагнар мог думать только о семье и о том, что сделает с Боргом, когда доберется до него.

Увидев своих детей, Аслауг, увидев Бьёрна и Лагерту, он послал к Хель все прежние сомнения. Рагнар будто держал их всех в своих объятиях и не хотел думать о том, сколько сил ему потребуется, чтобы разжать руки, взять оружие и вернуть Каттегат. Потом, завтра, когда он проснется после многих дней беспокойного бреда…

С того дня, после возвращения к семье, Ательстан снился ему каждую ночь, и эти сны терзали разум с такой силой, с какой сталь не способна терзать плоть. Он боялся за свою семью и свой город. Но с тем же жутким холодом под кожей он боялся за Ательстана, потому что оставил его там одного, потому что, всякий раз закрывая глаза, он видел кровавые кресты и стаи стервятников, кружащие над багряными полями.

Рагнар не хотел выбирать. Он не смог бы выбрать между людьми, которых любил, потому что все они были в его сердце, все они были важны и незаменимы. Каждый был ценен особенной ценностью, и Рагнару пришлось бы разрубить своё сердце, чтобы позволить себе выбирать. Но провидец сказал, что выбор уже сделан – за него, и Рагнару остается отныне лишь смириться с тем, какой путь проложат перед ним боги и судьба.

***

Когда он узнал, что случилось с отрядом Хорика, все его сны вдруг словно вырвались на свободу и стали реальностью. И не было ни малейшей возможности успокоить разум, пока Рагнар не увидит его своими глазами, пока не почувствует тепло кожи, пока не услышит голос Ательстана вновь.

Хорика за его слова хотелось задушить прямо за праздничным столом. Что-то подсказывало Рагнару, что он крупно привирает о событиях на берегах Уэссекса. А к тому, что Флоки всегда презирал Ательстана, Рагнар уже привык, но его злорадный яд так и тянуло затолкать обратно в эту безумную глотку.

Было мучительно. Было страшно. И обстоятельства держали Рагнара в Каттегате крепкими путами, потому что невозможно было отправиться в Англию до тех пор, пока Борг не понесет достойного наказания.

Гнев и безысходная ярость крепли и заражали все мысли Рагнара. И всегда бывало так, что рождённые от любви к своей семье, они делали его самым хитрым и расчетливым из людей. Его план оформился уже там, на пиру. Каждый близкий ему человек в Каттегате должен был играть свою роль, и тогда одним изящным жестом он снесет все паршивые головы. А после будет купаться в крови врагов. Из их костей он построит собственную купель и умоет в ней своё уставшее тело.

Рагнару надоело воевать. Уже давно он осознал это слишком отчетливо, и теперь предстояла последняя битва, в которой победитель получит всё. А побежденным очень скоро суждено было узнать, что злить Рагнара Лодброка опаснее, чем вести игры с богами, и как именно Рагнар Лодброк поступает с теми, кто хоть на секунду позволяет себе мысль, будто можно встать между ним и тем, что он любит, и не расплатиться после своей кровью до последнего удара сердца.

Первой каплей в кровавой купели стал Борг. Он хотел быть орлом, и Рагнар преподнес ему этот дар - от всей своей широкой души, которую однажды в нем открыл Ательстан.

***

Наверное, боги желали испытывать Рагнара в каждый из возможных моментов. Они отнимали у него Гиду, Лагерту, Бьорна и Ательстана, посылали ему Хорика, Борга и шторма. И наконец, боги преподнесли ему монстра. А Рагнар продолжал игнорировать богов, все знаки которых предвещали этот момент.

Он так устал…

Его глаза болели, а в груди все замерзало и резало льдом, когда Рагнар смотрел на это несчастное маленькое существо. Он так устал от испытаний, которые раз за разом проваливает без сожалений, чтобы в следующий миг послать всё к христианскому чёрту. Он продолжал надевать свою ухмылку, как парадную тунику, как щит от зла и заговоров. Нет, Рагнар не был слабым. Просто вся боль, которую даровали ему боги, была болью его семьи: от угроз, от разлук, от невозможного выбора.

Он не смог. Он не хотел, но должен был. И не смог. Потому что это его сын, потому что это его семья и его боль. И он будет стараться изо всех сил, чтобы жить дальше и простить себя за то, что сделал и чего сделать не смог.

Рагнар был растерян, и тяжелое сердце, с которым он покидал Каттегат, мог исцелить только один человек на всём свете.

Ательстан…

***

Мысли снова и снова возвращались к нему, и когда Рагнар вновь ступил на английские земли, то вновь отчетливо почувствовал ужас от мысли, что больше никогда не увидит Ательстана, что он действительно может быть мёртв. Верить в то, что Ательстан предал его, Рагнар просто не смел. Мир снова сталкивал его со страхом лицом к лицу, и ступая по английской земле, Рагнар молился о том, чтобы каждый новый шаг делал его ближе к Ательстану.

***

Эгберт сказал ему, что несмотря ни на что, он не будет побеждённым. Понимал ли король в тот момент, что уже побеждён? Осознавал ли, что здесь и сейчас победить Рагнара ему не удастся?

Ательстан не врал Эгберту, потому что это было не нужно. То, что Ательстан мог бы рассказать ему теперь о Рагнаре – всего лишь легенда, как одна из многих, которые слагают о самом Эгберте здесь, на британских берегах. Ательстан ждал Рагнара и боялся момента, когда они встретятся вновь. Боялся так сильно, что скорее умер бы сам. Теперь Ательстан понял, что находится меж двух огней, яростных и сильных, но в этой битве для него победитель никогда не был тайной.

Выбирая между свободой и Рагнаром, каждый раз из сотен шансов, Ательстан оставался там, где огонь бушевал дикой стихией, где было горячо на перекрестке северных ветров. Он молился. Не было ни одного дня, когда он не молился бы богам, всем, которых знал, чтобы они уберегли Рагнара от смерти, и тревожно ждал дня их встречи.

Когда Эгберт попросил Ательстана снять кольцо с запястья, он сделал это не сразу. Только объяснив, что хочет передать кольцо Рагнару, как знак доброй воли, Эгберт всё же сумел убедить Ательстана расстаться с единственной вещью, которая все еще грела его родным теплом.

Но дурные предчувствия кололи его под ребра день и ночь. И совсем скоро Этельвульф вернулся с новостями, от которых кровь застучала в висках Ательстана тревожным набатом.

Эгберт будет воевать с Рагнаром.

- Ты стал мне слишком дорог. И слишком важен. Поэтому я боюсь, что они убьют тебя.

Ательстан не знал, кого и в чем Эгберт хотел убедить этими словами: себя – в том, что уже не сможет убить пришлого отступника, обезопасив таким образом от утечки все те знания, которые вложил в его голову; или Ательстана – в том, что здесь ему действительно рады. Ательстан хотел бы верить в это, но если бы Эгберт мог сейчас заглянуть в его мысли, то не увидел бы там себя, не увидел бы этих книг и чернил, этой страны с её традициями. Потому что Ательстан не способен был думать теперь ни о чем ином, кроме Рагнара. Он готов был отправиться на встречу с ним сию же секунду, всё, что угодно, только не эта новая угроза. Он не понимал, что произошло с Этельвульфом, почему Рагнар это допустил, как…

А потом он вспомнил о короле Хорике.

***

Увидев, что именно Этельвульф достает из-под плаща, Рагнар будто наяву услышал, как с оглушительным громом падают с плеч тяжелые глыбы его страха. Захотелось кричать и бежать, дышать, стать еще ближе. Захотелось прижать кольцо к губам, как будто оно все еще хранило заветное тепло. Но нужно было ждать. Он и так показал окружающим слишком много, и нельзя было показывать больше. Ательстан был его самой большой и опасной слабостью, и сейчас любой из окружавших его людей мог бы, обладая этим знанием, воспользоваться слабостью Рагнара против него.

К сожалению и к счастью Хорик был ослеплен своей жаждой превзойти и перехитрить. Он не заметил или не понял страхов, которые Рагнар скрывал, и пусть это привело их на поле боя, но Ательстан по-прежнему оставался в относительной безопасности. Это немного успокаивало. Однако ярость от того, что их встреча вновь откладывается, когда Хорик запретил Рагнару ехать в замок Эгберта, будила в нем берсерка. Он копил этот яд уже очень долго, предвкушая момент расправы, и давно подавился бы им, если бы не план, который нужно было отыграть до конца.

Рагнару была ненавистна мысль, как поступок его народа в отношении принца Этельвульфа будет выглядеть в глазах Ательстана. На мнение Эгберта ему было плевать, но Ательстан…

Ательстан был чистотой, и перед ним Рагнару было стыдно. Всегда – только перед ним. Ательстан был его светом, который Рагнар раз за разом опрокидывал в грязь своей жизни, а Ательстан всё равно продолжал светить – только ему, только для него. Может быть, отнимая покой и принося новую боль в его жизнь, боги всего лишь уравновешивали то, что Рагнар однажды украл, но чего никогда не был достоин.

Ательстана.

Святого, творящего чудеса.

Открывающего Рагнару путь к невозможному.

***

Пренебрежение тактикой было слепым безрассудством, которое привело их к поражению, и когда Рагнар смотрел, как копыта ломают кости его брата, он с отвращением и ужасом впервые приказал отступать – бежать, поджав хвосты.

Мерзкая, ничтожная, но безальтернативная правильность такого решения была целиком на совести Хорика, и, тем не менее, Рагнар винил себя. Он думал, прокручивал в уме варианты поступков и слов, но сожаления никогда не были в его природе. Сейчас он сожалел только об одном – что не убил Хорика еще тогда, когда получил приказ расторгнуть договоренность с Боргом.

Нет, Рагнар не верил, что Ролло погиб. Но он бросил на поле боя своего брата и ненавидел себя за это. А еще больше он ненавидел богов за то, что не оставили ему выбора.

***

Ательстан ходил по пропитанной кровью земле, с содроганием всматриваясь в лица людей, которых покинула жизнь. Он не искал среди них Рагнара, не искал Торстейна или знакомых черт людей, рядом с которыми прожил так много лет. Он не думал об этом, нарочно, с огромным упрямством запрещая себе подобные мысли.

Ролло лежал, втоптанный в бурую грязь, и бездумно смотрел в небо. Он еще дышал, он еще был здесь, и тогда в стонах воронов, кружащих под стальными тучами, Ательстан услышал восторженный крик валькирий, пришедших собрать урожай после жатвы.

Но эта жатва далась большой ценой. И то, что сейчас именно он в компании двух королей ходит меж мертвых тел, свидетельствовало лишь о том, что Рагнар потерпел поражение. Ательстан не сомневался на счет того, кто и в чем здесь виноват, потому что Рагнар был превосходным тактиком и никогда не допустил бы подобной резни, даже не зная о том, какими источниками для разработки стратегии пользуется Эгберт. У Эгберта были римские свитки, у Рагнара – его интуиция. Она спасала его много раз, и этот раз не стал бы исключением, если бы на месте Хорика был он сам.

***

- Мой совет решил, что ты будешь лучшим кандидатом на роль посланника. Ты сможешь передать новости о брате Рагнара Лодброка и предложить новый раунд переговоров.

Ательстан ждал, когда Эгберт придет к нему с этой просьбой. Он предчувствовал их разговор еще там, на поле, но сейчас Эгберт говорил с трудом, словно каждый звук давался ему с большой болью. Эгберт боялся за него. Он не хотел его отпускать. Может быть, потому, что уже понял: если Ательстан увидит Рагнара, то уплывет с ним, и Эгберт ничего не сможет сделать.

Ательстан и сам уже не знал, что будет дальше. Быть вдали от Рагнара оказалось невыносимо, и призрачная свобода, надежду на которую подарил ему Эгберт, всё сильнее душила его белоснежным воротником монашеской рясы.

***

Ательстан боялся вдохнуть. Ослик мерно вышагивал по скользкой тропе, и каждый глухой удар копыт о землю отдавался оглушительным громом в его груди. Закрывая глаза, он видел улыбку Рагнара, перекошенную тоской и болью.

Выслушивая оскорбительные насмешки Хорика, Ательстан понял, что живым вернуться в замок ему позволит только чудо. И чудо случилось – теплое, крепкое, самое настоящее во всём мире – когда Рагнар прижал его к себе, защищая и укрывая от зла. Он видел, как Рагнар сжимает зубы, удерживая гнев внутри, когда Хорик и Флоки смеялись над ним. Ательстану было всё равно. Он просто старался не смотреть на Рагнара слишком долго, боясь бросить всё здесь и сейчас, схватить за плечи и навсегда уплыть с ним из этих проклятых земель.

Они шли, перебрасываясь какими-то нелепыми фразами о богах, за которыми скрывалось всё. Это всё не нужно было озвучивать, оно горело в глубине глаз, билось пульсом на кончиках пальцев и ложилось на кожу солнечными бликами, слишком горячими в этом промозглом тумане.

Рагнар хромал, опираясь на его плечо, и Ательстану так хотелось прикоснуться, прижаться ладонями к его ранам, целовать его лицо, снимая губами усталость с век.

Он был скован и не поддался ни единому порыву. Тогда Рагнар как всегда сделал всё сам.

Отойдя на безопасное расстояние от лагеря, Рагнар остановился и взял в руки его ладонь, так аккуратно, бережно, что внутри у Ательстана всё сжалось от нежности и скопившейся за месяцы разлуки невыразимой тоски. Ательстан молился в этот момент, чтобы Рагнар не заметил его шрама, но он надел на запястье кольцо, а потом поднес кисть к лицу и прижался губами.

- Теперь ты в безопасности. Можешь идти, но очень скоро мы увидимся вновь.

Ательстан был благодарен ему за то, что уродливые шрамы от гвоздей остались без комментариев. Они поговорят об этом после, если боги будут благосклонны к ним, и они сумеют дожить до этого «после».

Нарочито твердое «друг», сорвавшееся с языка Ательстана, вопреки всему не принесло никакого дискомфорта или разочарования. Да, Рагнар был ему другом, и теперь ни один из них не боялся этого признать. Отныне всё будет по-другому. И, может быть, Ательстан даже сумеет отыскать свободу рядом с Рагнаром. Теперь он мог на это надеяться.

***

Когда Рагнар увидел, как Эгберт прикасается к Ательстану, как лежат на узких плечах чужие руки, манипулируя движениями, словами, ему захотелось просто поскорее закончить эти переговоры. Он не стал торговаться, не стал хитрить и искать лазейки. Он хотел уехать отсюда со своим братом и Ательстаном сейчас же. Пусть Эгберт порадуется таким удачным условиям соглашения, но наедине с собой. Рагнар не намерен был на это смотреть ни одной лишней минуты, и уж тем более не намерен был дальше терпеть то, что Эгберт позволил себе обращаться с Ательстаном так - на на его глазах.

К тому времени, когда Ательстан привез Ролло в лагерь, Рагнар уже растерял половину своего негодования. Недоумевая и не узнавая самого себя, он смирился. Осознание налетело как буря и переломило в нём что-то. Осознание, что всё же эти люди были народом Ательстана и в их жилах текла одна кровь, и что бы Рагнар ни делал, Британия всегда будет родиной Ательстана. Рагнар больше не посмеет приказывать Ательстану, не сможет решать за него, не после того, что случилось с ними, между ними.

Ательстан всегда был свободным, и Рагнару это нравилось. Ему нравилось, когда свободный Ательстан выбирает его - сам, вот только теперь он не был уверен в том, что Ательстан выберет на этот раз, и эти сомнения были мучительными.

Удержать, не отпускать, вернуть, никому не отдать – он мог бы сделать это сам, силой, своей властью. Но не стал. Рагнар с отчаяньем хватался за него, словно Ательстан мог растаять в тумане и улететь, подхваченный ветрами, оставив позади себя необъяснимый, неповторимый запах чистоты.

- Я хочу, чтобы ты вернулся, - почти простонал Рагнар, и на дне его глаз Ательстан увидел ясную, ничем не прикрытую боль – опасную правду о том, как он нужен, как важен, как невыносимо Рагнару жить без него в этом страшном безумии еще хотя бы один день.

«Вернись со мной. Вернись ко мне. Пожалуйста, только вернись».

Рагнар умолял. Впервые он не приказывал, не позволял, не пускал на самотек. Не играл. Он молил Ательстана вернуться с ним, к нему. Потому что это единственное, чего Рагнар никогда не был способен взять силой – его любовь.

Ательстан узнал, что такое свобода без Рагнара. Наверное, его странствия по мрачным глубинам своей души не закончатся до тех пор, пока боги не прекратят свои войны, но это путешествие – в боль, одиночество и кошмар – наконец завершалось. Из этого путешествия он возвращался со знанием, кем Рагнар был для него и кем Рагнар должен стать для других.

***

Вернуться домой было мечтой. Во время его пребывания в Уэссексе Ательстан много раз думал, что мечта эта уже никогда не осуществится, но теперь, вдыхая свежий холод ветров, он радовался до головокружения. Несмотря ни на что, он был дома.

Рагнар рассказал ему о своём плане еще до того, как они отплыли из Англии, но тогда все эти интриги показались ему такими далёкими, сложными и удивительными, и он не хотел рассуждать о них всерьез.

Теперь тонкая вязь игры, сплетенной Рагнаром, подошла к своей кульминации, за которой последует кровавый финал, и, ловя украдкой взгляды лжецов и лицедеев, Ательстан с ужасом и азартом думал о том, что случится с ними всеми, когда Рагнар разыграет эту партию до конца.

***

Они стояли у водопада и смотрели на стихию, не ведавшую о жалости, не знавшую добра и зла в сердцах людей. Стихия была простой, откровенной и понятной до последней капли. А потом Рагнар сказал:

- Научи меня одной из своих молитв, чтобы я узнал… Чтобы понял.

Ательстан хотел бы, чтобы им никогда не пришлось оказаться на этом месте при таких обстоятельствах. Чтобы Рагнар не просил его об этом – так. Но Рагнару в этот день была нужна помощь всех богов, и если другой Бог и вправду оказался так силен, как всегда говорил Ательстан, то пусть сегодня он будет здесь, с ними, пусть убережет от зла, пускай простит ему жажду и поражения, потому что в этот день Рагнар был впервые благодарен Иисусу Христу – за то, что в его ледяной мир он позволил однажды прийти самому теплому свету.

На самом деле Рагнару не нужны были власть и титулы.

Молитва Ательстана сделала Рагнара непобедимым.

И Рагнару вовсе не нужна была исповедь.

Молитва Ательстана принесла покой и очистила душу от скверны.

Рагнар просто хотел защитить свою семью и свою любовь.

Молитва Ательстана спасла этот мир, освятив гнев правдой…

… когда король пал.

Да здравствует король!

Во веки веков. Аминь.

____________________________________
* PSALMUS 23 (22) David: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной».

@темы: творчество, музыка, фики, слеш, джен, Рагнар/Ательстан, PG-13